На полпути к вершине холма его догнал голос Джоша:
— Кевин! — кричал тот. — Стой!
В ответ мальчик только удвоил скорость, продираясь через обжигающую крапиву. Никто не помешает ему забраться наверх. Он доберется дотуда. Должен добраться.
— Кевин! — снова крикнул Джош, нагоняя его. Тот даже не обернулся. Уже было слышно, как трещало текущее по проводам электричество.
На вершине холма крапива исчезла. В голую землю упирались четыре чудовищных железных ноги. Кевин, безуспешно пытаясь восстановить дыхание, с трудом прошел между двумя опорами башни, как будто входя в ворота рая.
Но демон вцепился ему в ногу и не давал идти.
— Я не могу позволить тебе это сделать, — прокричал, заглушая электрический треск, Джош и вцепился в ногу волшебника, как цепь с ядром. — И я тебе не позволю!
Кевин лягался и изворачивался:
— Руки прочь! — орал он. Потом достал из воздуха сосновую шишку. — Ты мне не друг! Друг бы меня не бросил! — С этими словами он по примеру Бертрама запихнул шишку Джошу в рот.
Тот подавился криком и ослабил хватку. Волшебник вырвался и дополз до ближайшей опоры башни. Электричество жужжало ему в уши пением тысячи сирен, обещая все блага на свете.
Джош вытащил изо рта шишку:
— Кевин!
— Один шаг, и я превращу тебя в слизняка. Клянусь, так и сделаю! — Мальчик повернулся к бывшему другу спиной и протянул руку к башне.
— Если ты это сделаешь, все кончится! — кричал Джош. — И ты не сможешь свалить все на очки, потому что это будет твой выбор! И тогда тебе будет хуже, чем Бертраму!
— Наплевать! — проревел волшебник. И добавил: — Мне и так хуже. — С этими словами он крепко обхватил перекладину башни.
Электричество немедленно устремилось вниз — в очки. Такого напора Кевин не ожидал. Его тело и дух раздулись, как воздушные шарики. Очки всосали энергию и направили ее прямиком в мозг владельцу. Мальчик никогда не чувствовал себя настолько полным сил — и не знал, что такое возможно.
Потом что-то пошло не так. Наслаждение стало слишком острым, начало жечь, и очки снова принялись трескаться от передозировки. По гладким стеклам расползлась паутина трещин.
Всего в десяти футах на земле лежал, закрыв глаза руками, Джош. Услышав хруст лопавшихся и трескавшихся стекол, он поднял голову: поток электричества и не думал иссякать. Наконец провода оборвались и башня с душераздирающим грохотом разлетелась искореженными черными кусками металла. Город погрузился в темноту, и зарядка очков наконец прекратилась.
Теперь мальчик увидел Кевина: тот стоял на обгорелой земле и напоминал скорее лампочку, чем тринадцатилетнего подростка. Его тело, казалось, распухло, как если бы внутри уместился целый океан.
«Боже! — подумал Джош. — Вся эта энергия все еще в нем!». Но она не могла долго там оставаться. Мальчик знал, что должно было произойти, но мог только наблюдать, как Кевин Мидас превращается в ворота, через которые в мир войдет время снов.
Волшебник не смог долго держать в себе все море энергии, и его сознание, взорвавшись, вылетело сквозь трещины в стекле, как сверхновая звезда.
Джош видел идущие от Кевина волны перемен, северное сияние, искривляющее пространство и время. День становился ночью, ночь сменялась днем, снова и снова; казалось, сами звезды кружили по небу, как светлячки.
Это было похоже на величественное и ужасающее зрелище создания мира. Рождение Кевиновой вселенной.
Пространство долины под ними растягивалось и шло рябью, пока не разорвалось — из дыры полезли великолепные и ужасные сознания, ангелы и демоны, беспорядочно порождаемые воображением волшебника. Все эти создания казались знакомыми — должно быть, их создатель вдохновлялся фильмами и комиксами. Джош мог даже поклясться, что где-то на горизонте протопал Годзилла. «Господи! — подумал мальчик. — И все это происходит у тебя в мозгу, Кевин? Как ты это выдерживаешь? Как ты не потерял рассудка? — Впрочем, наверно, его собственное сознание изнутри выглядело примерно так же. — Если бы я забрался на гору первым, я сам бы оказался по ту сторону очков. Что хуже, видеть сны или быть чьим-то сновидением?»
Чтобы когда-нибудь снова появились законы, чтобы мир выбрался из сознания тринадцатилетнего мальчика, нужно было немедленно уничтожить очки. Джош бросился в сердце хаоса, прямо в глаза Кевина Мидаса.
Мальчик выбросил вперед руки, схватился за очки, потянул их к себе — и почувствовал, что с ним самим творится что-то странное. Происходило то, чего он боялся с самого начала! Очки затягивали его! Джош почувствовал, что сдувается, уменьшается — под конец очки казались огромной стеклянной стеной.
— Кевин, стой! — Но хозяин артефакта потерял управление.
Не находя опоры, Джош провалился сквозь очки, как будто вместо стекла была вода, и с криком обрушился в бурлящие недра сознания своего друга, где его ждала судьба незначительного пятнышка на огромном воображении Кевина.
Падая, мальчик вопил одно-единственное слово:
— Разбейтесь! — кричал он очкам, моля небеса, чтобы его воля один-единственный раз пересилила волю их владельца.
Через секунду Джош Уилсон перестал существовать.
Где-то в глубине сознания Кевина звенели отзвуки последнего желания друга. Потом мальчик почувствовал, что Джош исчез, и его охватила невыносимая мука.
— Остановитесь! — простонал волшебник, когда очки треснули пополам и отлетели в сторону. Взрывная волна отбросила его на землю.
Голова кружилась, как после самых длинных американских горок в парке развлечений. Все затихло и успокоилось. Ни ветра, ни единого звука. Вообще ничего.
«Я умер, — подумал Кевин. — Не иначе».
Осмелившись открыть глаза, мальчик убедился, что очков на нем больше нет: вокруг все расплывалось.
Но на город все равно было страшно смотреть. Он никуда не исчез, но выглядел так, как будто его протащили через десяток кривых зеркал. Был не день и не ночь, а что-то среднее. Сквозь разноцветные плотные облака волшебник разглядел целых три светила, как будто солнц стало много.
И ничего не двигалось.
Воздух снова заполнила неестественная тишина.
— Джош! — позвал Кевин, вопреки всему надеясь, что друг отзовется. Тот, естественно, не мог ответить.
Повсюду валялись осколки очков, наконец-то окончательно потерявших силу. Мальчик прислушался, ожидая, что хоть какой-то звук нарушит тишину, но ничего не услышал.
А потом волшебник вспомнил, что именно он приказал очкам.
«Только не это! Изо всех дурацких, идиотских вещей, которых я мог пожелать, это хуже всего!»
Перед тем, как очки взорвались, Кевин крикнул: «Остановитесь!», — и они выполнили его последний приказ. Время перестало течь, и все навеки замерло, как на фотографии.
Всё, кроме Кевина Мидаса.
16. 9:42
Ничто не шевелилось.
Подхваченные ветром листья и бумажки висели в воздухе: гравитация ленилась их притягивать. Когда мальчик проходил мимо, они слегка трепетали, но других поводов двигаться у них не было, как и у стрелок часов, застывших на сорока двух минутах десятого.
Воздух во всем квартале ничем не пах. Люди застыли на месте, как манекены: глаза глядят в никуда, сердца замерли посреди удара.
Все это теперь принадлежало Кевину — все это бескрайнее королевство, права на престол которого некому оспорить. Однако, проходя по богатейшим поместьям города, мальчик чувствовал, что не найдет ничего такого, чего ему действительно хотелось бы. Так было с самых первых опытов с очками.
Казалось, чем больше у него было, тем большего ему не хватало, а теперь он владел всем — и не имел ничего. Внутри была сосущая пустота, отчаянно кричавшая: «Мне нужно… Мне нужно…». Что ему было нужно, волшебник не знал.
Мальчику уже становилось плохо — как и каждый раз, когда он разлучался с очками.
Подходя к дому, Кевин чувствовал себя разобранным на части. Голова трещала, как никогда раньше, поднималась температура, зубы стучали так давно, что уже начали ныть, и, попади что-то в желудок, долго оно бы там не задержалось. Волшебник лег на кровать, и ему немедленно явилось видение, похожее на мираж в пустыне.