В очках головная боль быстро утихла, так что мальчик оделся и отправился вниз искать что-нибудь съедобное.
Из гостиной громоподобно неслись новости, и собака, по своему обыкновению, лаяла на людей с экрана, как будто они состояли из плоти и крови и действительно вторглись в ее дом. Кевин заглянул в комнату, потому что репортаж как раз касался грозы в районе Божьего Гномона. Хотя собака и мешала слушать, кое-что можно было разобрать:
— Гроза — гав-гав! — остались без электричества — гав-гав! — затопило всю — гав! — и медленно расползается по округе — гав, р-р-р! Гав!
— Кто-нибудь, угомоните Шерстинку! — проорала сверху Тэри.
— Шерсть, заткнись! — бросил ее брат. Очки ярко полыхнули, и собака продолжила лаять, но уже беззвучно.
— Посмотрим, — сказала миссис Мидас и вытащила градусник изо рта сына. — Девяносто восемь и шесть[2]. Абсолютно нормальная температура.
— Отправь его в школу, он притворяется, — встряла ее дочь, спустившись вниз, и бросила на брата косой взгляд.
Кевин поправил очки:
— По-моему, там сто и одна[3].
Мама снова взглянула на градусник:
— Странно, и вправду сто и одна. Должно быть, не туда посмотрела.
Мальчик ухмыльнулся сестре.
— Один — ноль в твою пользу, — признала изумленная Тэри. — Поправляйся, Кев!
Миссис Мидас засунула градусник обратно в рот сыну, чтобы посмотреть, не повысится ли температура еще, и тут с лестницы сбежал ее муж. Он направился к холодильнику и вытащил оттуда коробку шоколадных пончиков — свой обычный завтрак. После утренней пробежки он имел право есть все, что угодно.
— Твой сын заболел, — сообщила мать, всегда именовавшая мальчика «его сыном», когда речь шла о чем-то плохом, и «своим сыном», если он делал что-то хорошее.
— Я сообщу в газеты, — с набитым ртом отозвался мистер Мидас. Он пощупал лоб мальчика, достал градусник, поглядел на него и осведомился, зачем жене понадобился ректальный термометр.
Джош, как обычно, терпеливо ждал, пока Кевин выйдет из дома, но в итоге сдался и зашел к нему, чтобы выяснить, в чем дело, сильно подозревая, что школа сегодня не входит в список занятий друга.
Когда Мидас открыл дверь, очки сидели у него на носу. Судя по относительной тишине, дома никого больше не было.
— Я так думаю, про очки ты никому не говорил, — предположил гость.
— Издеваешься? Зачем мне лишние проблемы?
Проходя мимо гостиной, Джош увидел Шерстинку, открывающую и закрывающую пасть перед телевизором:
— Что случилось с вашей собакой?
— Я попросил ее заткнуться.
— Она у вас послушная! Поторопись-ка, мы и так уже опаздываем.
— Никакой школы! — отмахнулся Кевин. — Сегодня я сижу дома и провожу опыты. — Он направился к кухне.
Кухонный стол был покрыт газетными вырезками со всевозможной мало-мальски интересной рекламой, от открытия новых магазинов электроники до распродажи говядины в супермаркете. Самое привлекательное уже было обведено ручкой.
— Что за опыты? — спросил Джош, заранее зная ответ.
— Садись, — пригласил экспериментатор, — и выбирай, что понравится. — Гость не стал садиться, но прочел несколько объявлений. Его взгляд упал на изображение стереосистемы, бывшей, должно быть, на добрый фут выше его самого. Мальчик всегда о такой мечтал.
— Слушай, — напомнил он, — дождь-то все идет…
— Не вижу никакого дождя.
— Ты прекрасно меня понял!
Кевин отмахнулся:
— И что? Это всего-навсего гроза. Сколько она может продолжаться?
Джош изучал шикарную стереосистему, реклама которой обещала такое высокое качество звука, что можно было услышать все воспринимаемые человеком частоты. Цена, конечно, лежала вне диапазона человеческого восприятия.
— Мне пора в школу, — протянул гость, но вырезку из рук не выпустил.
— Да ну ее! — Кевин вооружился влажным бумажным полотенцем и протер свои драгоценные очки. — Давай чем-нибудь себя побалуем.
— Ладно. Но давай остановимся на чем-нибудь одном.
— Хорошо.
— Что-то одно тебе и что-то одно мне.
— Да. Две вещи.
— Именно. Что ты выберешь?
Кевин указал на рекламу в руках Джоша:
— Вот эту стереосистему.
— Отлично! Я тоже ее хочу.
2
Естественно, американцы используют шкалу Фаренгейта. По Цельсию получается примерно тридцать семь.