Этой ночью Джош практически не спал. Он боялся, как бы проклятые очки снова не начали искрить. Тогда ему не спастись от порождений друга даже в собственной спальне. Правила изменились: теперь то, что могло произойти, ограничивалось исключительно пределами чересчур живого воображения Кевина Мидаса. Кто угодно мог пострадать.
До того, как они залезли на гору, мальчик всегда гордился тем, что ничего не боится, но теперь он, кажется, начинал шарахаться от собственной тени. Хуже всего было ужасное ощущение, что, даже просыпаясь, он продолжает спать или попадает в то, что мистер Киркпатрик назвал временем снов.
Ему снова захотелось ударить кулаком в стену, просто чтобы почувствовать нормальную, физическую боль в костяшках. Но теперь Джош боялся это делать: что, если он стукнет стену, а она окажется не гипсовой, а сырной? Пока Кевин не избавится от очков, возможно всё, от влезшего в дымоход Санты Клауса до питающегося детьми монстра в шкафу. Как тут заснешь? Как вообще можно закрыть глаза?
— Ты съезжаешь с катушек, дружище, — сказал себе мальчик. — Должно быть, так и становятся психами.
Джош не смыкал глаз до первых лучей восхода, а потом наконец позволил себе заснуть.
14. Колесница Гелиоса
В семь утра будильник вырвал Кевина из объятий сна. Еще не раскрыв глаз, мальчик понял, что очки начали потихоньку заряжаться. Они подпитывались от солнца, светившего в лицо. Вчерашняя пригибающая к земле слабость уже прошла, и с миром, похоже, все было в порядке.
Трещина на левой линзе начала взаправду затягиваться. Она уже уменьшилась вдвое, и, похоже, вспышки прекратились.
Горе-заклинатель несмело встал с кровати и оделся, каждую секунду ожидая, что очки заискрят, но они молчали. Спустившись вниз, Кевин начал уже верить, что худшее осталось позади.
Отец, вернувшийся с утренней пробежки, готовил завтрак, наверно, празднуя очередной сброшенный фунт:
— Мне страшно захотелось вафель со взбитыми сливками.
— Нам повезло, — отозвалась мать.
Тэри уже смела одну вафлю и с нетерпением ожидала, когда приготовится вторая. Она ястребиным взором вонзилась в вошедшего брата:
— Как самочувствие, Кев?
— Лучше не бывает.
— Рано лег и рано встал, — заметил мистер Мидас. — Хороший сон никому еще не вредил. — Он бросил на тарелку сына вафлю и щедро сдобрил ее взбитыми сливками. — Должно быть, ты накануне выложился по полной.
— Не то слово, — ответил Кевин.
— Кстати, крутые очки, — заметила мать.
— Терпеть их не могу, — пробормотала Тэри. — Чтоб они сморщились и сдохли!
— Доченька, — начала миссис Мидас, — если не можешь сказать ничего хорошего, жуй молча. — С этими словами женщина перекинула на тарелку девочки остатки своей вафли и приступила к ликвидации яичной скорлупы и упаковок от вафель, которые разбросал повсюду ее муж. Она включила радио над раковиной, и кухню наполнили кошмарные звуки. Мать утверждала, что такая музыка помогает расти комнатным цветам.
Сейчас играло ужасающее скрипичное переложение "No Money Down, Deadman", одной из любимых песен Тэри в жанре тяжелого металла.
— Меня сейчас стошнит, — заявила девочка, как и всякий раз, когда мама слушала эту программу.
Кевин на секунду позабыл о собственных проблемах и широко улыбнулся измазанным в сливках ртом. Мальчик никогда раньше не мог оценить по достоинству их привычного утреннего дурдома.
— Как хорошо вернуться к нормальной жизни! — вздохнул он.
Тем временем включилась хоровая аранжировка песни «Восход, закат». Мама принялась подпевать, и это не предвещало ничего хорошего: ей ни разу не удавалось правильно вспомнить слова:
— Восход, закат, — бормотала миссис Мидас. — Восход, закат, быстро, день за днем…
— Нормальной? Ничего нормального здесь нет, — заметила сестра. — Здесь все давно свихнулись и без твоих очков.
Мистер Мидас положил себе вафлю-переростка и утопил ее в океане взбитых сливок, а мама продолжала петь:
— Месяцы, та-ти-та-ти-тарам, вечное счастье и любовь…
И тут в мир воплотилась одна-единственная мысль — из трещины в очках вырвалась крошечная вспышка.
Увидев это, Тэри отложила вилку:
— Братишка?
Кевин замер и побледнел:
— Только не это!
— Восход, закат… — бормотала мама.
— Что ты сделал, Кевин? О чем ты думал?
Мальчик сглотнул:
— О песне, — ответил он. — Я думал о песне.
— Нет! Этого не может быть! Скажи, что пошутил! Пожалуйста!
Мистер Мидас поднял голову:
— Что случилось?