Она накинула на себя махровый халат, висевший на крючке за дверью ванной, и стала торопливо собирать вещи, чтобы поскорее отправиться в комнату и открыть подарок, ожидавший ее на кровати. Оказавшись в комнате, она, несмотря на то, что волосы были мокрыми, не стала тратить время на то, чтобы разжечь камин, а сразу же бросилась на кровать и разорвала коричневый пакет. Затем сняла ленту и открыла крышку коробки. Прикрытый белой папиросной бумагой, там лежал лифчик из тончайшего чистого хлопка. Дрожащими пальцами Бренвен подняла его и нашла под ним такую же нижнюю юбку. Обе эти вещи были сделаны с огромным мастерством и имели высочайшее качество, и Бренвен прекрасно знала, чьи руки трудились над этой красотой. Она знала, сколько долгих утомительных часов было скрыто за этими тончайшими складочками, изящно вставленным кружевом, тонкими блестящими лентами.
— О, мама, — прошептала она, — ты должна была продать это!
Все свое детство она видела, как мать шьет подобные вещи для богатых, для тех, кто может себе их позволить, и незыблемым правилом для нее, как и для всех остальных детей, было: смотри, но ничего не трогай! Сейчас с почтением, вызванным долгим соблюдением этого правила, Бренвен подняла белье и прикоснулась им к щеке. Прикосновение было таким легким и нежным, как если бы это была прядь волос младенца или крылышко цыпленка.
Из коробки выпала открытка и упала на пол. Она отложила белье в сторону и подняла ее. На лицевой стороне открытки разноцветными буквами было написано: «С днем рождения!» Внутри ее мать написала: «Мы скучаем по тебе». И все написали свои имена: мама и папа; ее братья Гвилим и Оуэн; ее сестры Глинис, Илин, Ронда и Ивлин; и даже малыш Рис написал свое имя большими дрожащими печатными буквами — совсем неплохо для пяти лет.
Бренвен почувствовала, что в комнате холодно. Она поднялась с кровати и разожгла в камине огонь. Затем аккуратно разложила лифчик и нижнюю юбку на стуле, собираясь полюбоваться ими издалека и думая о том, что работа ее матери — это не шитье, а искусство. Она сбросила махровый халат, натянула через голову старую байковую ночную сорочку, забралась в постель и открыла книгу, которую сейчас читала. Потом потянулась к открытке, намереваясь использовать ее в качестве закладки.
И в этот момент самообладание покинуло ее, и она разрыдалась. Бренвен плакала по своей семье, но не из-за одиночества, как это часто случалось с ней раньше. На этот раз она плакала из-за любви.
Глава 2
— Потрясающе! — воскликнул Гарри Рейвенскрофт.
— Великолепно, великолепно, — согласился Джейсон Фарадей с необычным для него оттенком почтительности в глубоком низком голосе.
— И неиспорчен! Совершенно неиспорчен! — Гарри почти в экстазе раскинул свои худые длинные руки, как если бы он намеревался обнять замок, который высился на скале, отчетливо выделяясь на фоне летнего неба.
— Да, неиспорчена. Я безусловно надеюсь на это, — пробормотал Джейсон. Но он смотрел не на замок Лланфарен. Его взгляд был устремлен на девушку, которая мела крутой пандус — единственный путь, ведущий наверх к замку. Плавно и непрерывно метла двигалась взад-вперед, и в такт ее движениям раскачивалось гибкое тело девушки и длинные черные волосы у нее за спиной. Внезапный порыв ветра прижал платье к телу, очертив грудь, тонкую талию и бедра, и Джейсон, сам того не желая, пробормотал вслух что-то оценивающее.
Гарри услыхал этот звук, повернулся к своему другу и проследил за направлением его взгляда.
— Ну, Джейсон, неужели ты собираешься втащить свое распутство даже в наше научное исследование? Я имел в виду замок, а не женщину! Мы проехали все это расстояние не для того, чтобы обеспечить тебя свежей женской плотью. Хотя, — сказал он, задумчиво переводя взгляд на девушку, — она очень мила, даже на таком расстоянии. Эти черные волосы, светлая кожа — могу побиться об заклад, что у нее светлые глаза. Чистейший кельтский тип, чудесно! Пошли, старина, давай поднимемся туда.