Флориндо расталкивал, будил его. Он встал с койки, сонный, не понимая, что с ним происходит, зевнул, потянулся, протер глаза. Сначала надо умыться. Он подошел к водоему под сенью огромного дерева агуакате и погрузил руки в воду — быстрее пройдет усталость, — затем набрал воды в ладони, плеснул в лицо, отфыркиваясь и бурча, как капризный ребенок.
Запах кофе. Свежестью пахнет полотенце. Было очень рано, но день уже обжигал, как тлеющий уголь.
Тишина, только шепот молчаливых кустарников под чистым-чистым небом и под высокими пальмами.
Они завтракали — им было приятно смотреть друг на друга. Флориндо приготовил кофе, развел в кипятке молочный порошок, выложил хлеб, масло, ветчину, а Табио Сан поставил на стол — собственно, на большой круглый камень — две чашки, сахар в бумажном пакете, соль в высохшей банановой шкурке и вытащил ложку и нож. Сан выглядел постаревшим, Флориндо словно высох в тропиках. Сан все время что-то теребил в руках, он явно нервничал и ерзал на маленькой скамеечке. Наконец он поведал Кею, что покоя ему не дает мысль о судьбе Малены. Искра появилась оттуда, откуда меньше всего ожидали, — от студентов и учителей, и потому ему пришлось покинуть столицу, надо было спешить, события развивались с необычайной быстротой, и он не смог увезти Малену из ее убежища. Что делать?..
Он спросил отрывисто, будто откусил фразу меловыми зубами. Воткнул в рот сигарету, но больше мял ее пальцами, чем курил.
Значит, и его и ее судьба ставится на одну карту: забастовка?
Флориндо считал, что нужно предупредить товарищей в столице. Сообщить им, в каких условиях находится Роса Гавидиа, — оторванная от людей, она может решиться на поступок, который поставит под удар ее жизнь. Да, но как предупредить их? Железнодорожники уже бастуют. Кто мог бы связаться с ней?
Кайэтано Дуэнде!..
Эта мысль мелькнула у Табио Сана. Совершенно неожиданно возникло в памяти имя старого кучера и болтуна вслед за именем Пополуки. Оба казались ему сейчас всемогущими. Однако оба они в Серропоме, и нет никаких вестей от них, как ничего ты не знаешь о тех камнях, что миновал где-то на дороге.
На попечении этих стариков — на расстоянии они представлялись ему чуть ли не божествами — была оставлена Малена, когда он скрывался в подземелье; тогда он не терял надежды, что найдет ее, но чего можно было ожидать нынче, когда она жила у Худаситы? Ведь Худасита уже совсем не может двигаться, даже по городу.
Флориндо стриг ногти, чтобы как-то убить время до прихода товарищей, и не подозревал, что «клик-клик» маленьких ножниц, кусавших, как серебристое насекомое, полулуниями острых челюстей, раздражало Сансура, действовало ему на нервы.
Кваканье лягушек, раздувшихся под жарким солнцем за день, — вытаращив глазища, они купались в прохладной росе, — тонуло в звонкой трескотне пичужек, в шуме ветра.
Сансур с силой потер рукой грудь, словно отдирая от себя что-то чужое, отгоняя видения ночи.
Клик!.. Клик!.. Флориндо продолжал подстригать ногти; зажав сигарету в уголке рта, он устремил взгляд вдаль, словно ожидая каких-то событий.
Сансур время от времени промокал лицо платком, как губкой. Начало уже положено, думал он, студенты и школьные учителя предъявили Зверю ультиматум, и если в течение двадцати четырех часов он не примет их требования или не ответит на ультиматум, начнется университетская забастовка… («Мальчишество!» — подумал Кей…) что эта забастовка будет означать?.. студенты-медики покинут госпитали и аудитории, студенты-правовики уйдут из судов и трибуналов, студенты инженерного факультета покинут министерства, студенты — химики и фармацевты бросят занятия в лабораториях министерства здравоохранения, акушеры оставят родильные дома, а самое главное — учителя прекратят работу в школах…
Да, положение складывалось так, что ему было необходимо выехать из столицы в Тикисате — занять свой боевой пост. Как только начнется забастовка в Бананере, ее должны поддержать здесь.
— Тс-с-с! — произнес Флориндо и тут же быстро встал, положил руку на пистолет и подошел к двери — его фигура четко вырисовывалась в прямоугольнике двери.
Шаги приближались. Кей настороженно замер в дверях, пока не узнал подошедшего. Это был Андрес Медина. Он пришел с новостями. И одна новость была подобна разорвавшейся бомбе. Зверь отменил конституционные гарантии, объявил осадное положение.
Сансур так и подскочил, а Кей принялся размышлять вслух:
— Отменил?.. Что?.. Гарантии?.. Какие гарантии, если их никогда не существовало!
— Ха-ха-ха!.. — рассмеялся Сан. — Начался последний акт, и мы — до сих пор простые зрители этого политического спектакля — должны подняться на сцену и действовать.
Обращаясь к Кею, он добавил:
— Эх ты, Фома неверующий, ведь молодежь всегда славилась своей активностью независимо от того, существовали или не существовали конституционные гарантии. Однако сейчас мы видим нечто настолько исключительное, что трудно в это поверить. Впервые за десять лет правления Зверь прибегнул к такому средству, которым пользуются лишь самые слабые правительства! Почему?.. Он понимает, что проиграл?
— Товарищ Сан! — воскликнул Кей, с жаром обнимая своего друга. — Я, конечно, неверующий, если говорить о вере, но коль скоро речь идет о деле… это совсем другое!..
— Такова… такова… такова реакция всех в эти часы. Медлить нельзя. Сейчас все поставлено на карту!
— И мы поставим! — Флориндо вытянул руку вперед, будто давая клятву, и, тут же сжав ее в кулак, взмахнул им, словно нанес удар. — Будем действовать! Будем бить беспощадно — в голову!
— Это, может быть, легко, а может, и не очень, — вмешался Андрес Медина, который отошел ополоснуть чашку и налить кофе из кофейника, стоявшего на огне. — Смею вас уверить, что не только Зверь, но и все остальные зверюги в мундирах не знают, что делать, за что ухватиться. С одной стороны, они боятся не выполнять приказы, с другой стороны, боятся их выполнять. Короче говоря, страх перед своим начальством и страх перед народом!
— Мы возлагаем много надежд… — сказал Кей, обращаясь к Андресу Медине, — на твой разговор с Каркамо, ведь он твой друг детства. Самуэли договорились с капитаном, которого они учат играть на гитаре. Я думаю, эти офицеры сообразят, что к чему, и захотят спасти свою шкуру…
— Все это так, но, по-моему, если они и встанут на нашу сторону, то не из-за шкурных интересов, — ответил Медина. — Они теперь заодно с нами, потому что поняли суть нашей борьбы.
— Не обольщайся, Мединита, иначе, чего доброго, сам попадешь в ловушку! — бросил Флориндо и засмеялся. Но, услышав слова Сансура, посерьезнел:
— Я никогда не представлял себе, что Зверь, чтобы подавить народное выступление, решится прибегнуть к наполеоновским методам. Но он еще дождется своего Ватерлоо…
— Не спеши, ватер-то будет, только без ло… — расхохотался Флориндо.
— Ну, разумеется, подтягивать подпругу легче, — опять вмешался Медина, — труднее удержаться на необъезженном жеребце. Вопрос сейчас о том, сумеют ли парни из университета и учителя после отмены гарантий выполнить свои обещания насчет забастовки в госпиталях, в судах и в школах…
— Думаю, что да… — Думаю, что нет.
Они произнесли это одновременно и тут же умолкли — ни один из них не стал отстаивать свою точку зрения, быть может, из деликатности.
— Единственно бесспорно, — продолжал Медина, — то, что уже свершилось. Эти парни посеяли дух противоречия повсюду. И там, где не спорят, — уже сражаются. Да что говорить, за примерами ходить недалеко. Взгляните, что делается в комендатуре. Комендант, в общем-то человек миролюбивый и даже трусоватый, отчитал капитана Саломэ, избил какого-то солдата, отдубасил капрала, чуть не замахнулся на Каркамо, но, правда, отыгрался на его помощнике. Повсюду царит возбуждение…
— То, что, по словам Медины, случилось в комендатуре, — сказал Табио Сан, быстро прохаживаясь по комнате, — произойдет и в высших сферах. Там все в полном замешательстве: они не знают и не видят своего противника и питаются только слухами, слухами и слухами. А слухи — язык пространства, так бывает, например, когда по телефону слышишь чей-то зашифрованный разговор и не можешь понять, о чем идет речь. Они понимают, что противник действует, но сами атаковать не осмеливаются, поскольку противник — это огромнейшая, миллионная масса. Власти были готовы, они организовали свои войска, свою полицию, свою печать, они использовали репрессивные законы и пропаганду, чтобы парализовать «нарушителей порядка». Как и ранее, они имели в виду «нарушения», скажем, в общеизвестной, обычной форме — покушения, мятежи, беспорядки, государственные перевороты, — однако они не были готовы ко всеобщей забастовке!.. Вот это-то и очень важно. Весь государственный аппарат, весь его механизм до самой малейшей детали уже был смазан, подготовлен, чтобы обрушиться на тех, кто действует, или на то, что действует, однако этот аппарат не приспособлен бороться против тех, кто ничего не делает, ничего не предпринимает — просто отказывается работать… Вы можете себе представить, — сказал он, немного помолчав, — что будет делать правительство, — а у нас такое правительство, которое всегда готово что-то делать, хотя бы ввести осадное положение и бросить войска на подавление, на уничтожение всех, кто выступает открыто против существующего режима, — что будет делать это правительство, если спокойно и тихо будут дезорганизованы школы, трибуналы, госпитали из-за отсутствия специалистов и практикантов, учителей. Забастовку, по-видимому, поддержат и адвокаты, и судьи, и высший медицинский персонал… Друзья мои, за то короткое время, которое остается в нашем распоряжении, пока еще не дан сигнал к действию, нам нужно тщательнее продумать нашу собственную тактику, если мы не хотим упустить подходящий час для посева, не говоря уж о сборе урожая. Прежде всего следует узнать, что собирается предпринять компания, когда начнется всеобщая забастовка…