— Не пугайтесь, товарищ! — сказал Табио Сан. — То, что случилось сейчас с вами, может случиться и со всеми нами, если мы прислушаемся к вашему мнению, если мы поверим в обещания Компании увеличить заработок. Обещания, данные просто так, без поддержки со стороны профсоюзов, подобны бамбуку, из которого сооружены стены этого ранчо. Лианы, которые его поддерживают, могут сгнить, и стволы бамбука распадутся, важно вовремя их укрепить — это в наших интересах, а в интересах Компании — окончательно сорвать забастовку. Их обещания увеличить заработок повиснут в воздухе, как этот бамбук без креплений. Естественно, при первом самом легком ударе все рухнет. Поэтому я настаиваю, чтобы мы ни в коем случае не шли на соглашения с Компанией, какими бы посулами она нас ни покупала, пусть это будет обещание прибавить жалованье или улучшить условия труда. Каждому понятно, что Компания предпринимает все это, чтобы подорвать наше единство, не дать нам организовать профсоюз. Профсоюз — это значит коллективный контракт, социальное обеспечение, оплаченный отпуск, пособия…
— Предположим, что все будет так, — настаивал остроносый, — однако нам следует согласиться на увеличение заработка, принять этот великодушный жест. (Слова «великодушный жест» вызвали бурный протест присутствовавших…) Хорошо, я снимаю это определение «великодушный жест». Но нужно согласиться на прибавку, а уже потом, когда пройдет какое-то время, организуем профсоюз.
— Это будет означать, — живо откликнулся Сан, — что мы построим ранчо из бамбука без прочных креплений, и все рухнет на нашу голову…
Слова Сансура вызвали одобрение Старателей — в эту группу входили грузчики бананов, самые горячие сторонники забастовки и самые решительные люди, потому что — как они сами говорили — тот, кто стоит ниже всех, должен подняться всех выше.
— Нет, товарищи делегаты, — продолжал Сансур, — принять эти подачки до организации профсоюза означало бы одно — кусок хлеба сегодня и голод завтра. Вопрос о прибавках Компания должна обсудить с законными представителями профсоюза, который будет организован нами. Это первое условие. Еще в начале нашего собрания я предупреждал и сейчас снова повторяю, что сегодня нам нет необходимости обсуждать вопрос — объявлять или не объявлять забастовку, принимать или не принимать предложения Компании. Наша первостепенная задача — организация профсоюза, который впредь будет нашим законным представителем. Как только мы покончим с этим, будем обсуждать вопрос о прибавках, а также и о том, какие требования будем выдвигать во время забастовки. Я надеюсь, что все согласны с моим предложением по повестке дня.
Хотя среди собравшихся пронесся гул одобрения, однако несколько человек встали и заявили, что они требуют прежде всего обсудить вопрос о забастовке и прибавках. Некоторые даже хотели покинуть собрание.
— Успокойтесь! Успокойтесь! Спокойнее, друзья! — послышались голоса.
— Разрешите мне сказать… послушайте… выслушайте меня.
— Нечего его слушать! Пусть заткнется!
— Потише! Послушаем, что он скажет! — подбадривали какого-то человека, который, подняв руку, настойчиво просил слова; это был высокий широкоплечий крестьянин.
Он закричал:
— Тише!.. Тише, товарищи! Тише!.. — И как только воцарилось спокойствие, он произнес: — Среди нас находится один человек. Хоть он и молод, но голос его силен!
И когда шум окончательно затих, поднялся другой оратор.
— Давай, товарищ, закати-ка речь!
— Что за чертовщина! — послышался голос из задних рядов. — У него даже что-то там написано.
— Товарищи, вот эта бумага, — и он поднял руку с каким-то листком, — вам лучше меня расскажет о том, что происходит в столице, где уже объявлена забастовка. Я получил письмо. Мне привез его мой родственник, который находится сейчас здесь рядом со мной, — и он похлопал по плечу человека в ковбойской шляпе: — Он только что приехал. В столице ждут, что мы их поддержим, проявим солидарность. Они надеются, что мы займем твердую позицию, а то Компания вот такими мелкими уступками будет водить нас за нос…
— Ого! А как же прибавочки? Они нам обещают больше, чем мы просили!
— Это даже не уступки — нам просто показали палец, намазанный медом, чтобы мы заткнулись. Как бы не так! Люди в столице, которые живут, конечно, лучше нас, уже объявили забастовку! Спрашивается, почему там объявлена забастовка? Почему закрылось все — торговля, банки, школы, госпитали?
— Из-за политики! — снова закричал кто-то из задних рядов; нельзя было разобрать, кто это кричит, он стоял у бамбуковой стены ранчо, сквозь щели которой проникали лучи дневного света… «Совсем как через решетки вечной тюрьмы крестьянской нищеты», — подумал Табио Сан, к которому вернулось самообладание, его руки лежали спокойно и неподвижно на столе.
— Об этом здесь не говорится! — закричал человек с бумагой. — Забастовку объявили из-за того, что выкинули на улицу каких-то школьных учителей и каких-то санитарок несправедливо уволили!
— Для забастовки годятся любые предлоги!
— Кто это там яду подливает? — раздался чей-то глухой голос.
— Этого мерзавца, видать, гринго подкупили!
— Росо Контрерас?
— Известно, он, кто же еще?..
— Но в письме дальше говорится…
— Бумага все стерпит! — настаивал Росо Контрерас.
— В письме говорится, что столица стала пустыней, нет автомашин, нет людей, все пусто, нет газет, городу грозит остаться без света и без воды…
— И все это из-за каких-то санитарок и учителей. Смех, право, разбирает! — вмешался седоватый, стриженный под машинку, человек, стоявший рядом с Росо Контрерасом; кое-кто заметил, как Контрерас подтолкнул его локтем, как бы напоминая, что пора выступать.
— Не только из-за этого! — сделал шаг вперед человек, привезший письмо. — Я сам приехал из столицы, сейчас там требуют, чтобы правительство изменило свою политику, сменило…
Старик хотел было продолжать, но у него пересохло во рту. Кто-то подал реплику:
— Откашляйся сначала, дядя!
— Я думаю, что если мы начнем здесь забастовку ради того, чтобы поддержать их, значит, мы будем таскать для кого-то каштаны из огня. У меня семья, дети, внуки, всем им нужно что-то есть, а что я им дам, если будет объявлена забастовка? Все остановится, и мы останемся без денег. Ребячество все это! — Он взглянул на юношу, державшего письмо в руках. — Нас хотят втравить в заваруху, которая нам ничего не даст. Вот вам мое последнее слово: соглашаемся на прибавки, и все тут.
— Мне кажется, уже поздно, — вмешался один из делегатов, сидевших за столом.
— Поздно?.. Скорее еще слишком рано! — Эти слова вызвали бурный смех.
— Ладно, — продолжал делегат, — рано или поздно, это все равно. Я хотел предложить вам — давайте спросим Чуса Марина, который пока что ничего не сказал, непонятно, согласен он или нет…
Все обернулись к тому, чье имя было названо. Чус Марин встал.
— Товарищи… — сказал он и замолчал, как бы обдумывая свои слова и медленно перебирая огромными волосатыми руками пальмовое сомбреро. — Я думаю, что мы забываем об одном. Мы здесь, в Тикисате, в долгу перед теми, кто выступал в Барриосе и в Бананере, когда столько портовиков погибло под пулями, прямо в порту или в море, в зубах акул. Я вовсе не хочу сказать, что мы вели себя как трусы, это было бы неправдой; все дело в том, что нет у нас организованности, нет активной, действующей силы. Потому-то мы и в долгу перед нашими товарищами. И я прошу, чтобы те, кто председательствует на этом собрании, были бы назначены временным руководством профсоюза трудящихся Тикисате…
Его слова были встречены аплодисментами.
— И, кроме того, прошу, чтобы сейчас же здесь был составлен акт о том, что согласно нашему желанию основывается профсоюз трудящихся Тикисате. Все мы, присутствующие здесь, его подпишем. А на протяжении ближайших трех дней его подпишут и остальные как члены-основатели…