Выбрать главу

Строитель часовни Хуан Коре, вышедший навстречу благородным и знатным обитателям столицы королевства, свернул с пути и направился к Анастасии, мальчику и велосипедисту. Они были уже близко друг от друга, вот-вот должны встретиться — оставался один только шаг, и они непременно столкнутся, — однако они не остановились и не столкнулись; отшельник прошел будто сквозь них, а они прошли сквозь спешившего испуганного отшельника, точно пересекли стлавшийся в низине дымок.

— Что случилось, брат? — спросили они его.

— Инквизиция!.. Инквизиция!.. Не задерживайте меня, дайте пройти!

— Проходите, брат, проходите!

— Вы задерживаете меня. Вам предстоит сделать то же, что делал я три-четыре века назад, взяв на себя великую милосердную миссию — защиту индейцев от испанских конкистадоров, и за это меня все время преследует святейшая инквизиция!

— Брат Хуан…

— Не называйте меня братом, иначе вас сожгут вместе со мной, меня обвиняют в том, что я чужеземец и занимаюсь волшебством!

И после паузы, трепетной, словно листья пальмы, посаженной близ часовни еще отшельником, зазвучал голос Хуана Корса:

— Идите, идите, продолжайте свою борьбу! Я благословляю вас. Но прежде взгляните…

— Это же ад! — воскликнула Анастасиа, цепенея от ужаса.

— И они туда попадут. Вон тот слабоумный и слепой демон подвергнет их вечным мучениям… это — архиепископ, это — посол, а это — подполковник, их имена прокляты во веки веков…

От прилива непонятной тоски, от неудержимого бега мимо окутанных предрассветной мглой деревьев, темневших на розовом бархате зари, развеялось колдовское наваждение, которым были охвачены все трое — велосипедист, мулатка и мальчуган; впрочем, Анастасиа ощущала только ручонку малыша, тельце его тащилось где-то позади, сморенное сном, усталостью и голодом.

Мулатка наконец подняла ребенка, завернула его в шаль.

— Раз вы просите, я пойду. Ладно уж, поищу брата. А вообще-то я так на него зла, что, как только вижу его, пусть издалека, даже кишки перевертываются. Но чтобы услужить вам, дон Непо… вы так добры к нам…

Сеньор Непо уже не слышал ее. Оседлав велосипед, он повернул в переулок, ведущий к Эль-Мартинико.[25] Мычание коров в загонах, ржание лошадей, лай собак, кукареканье петухов, перезвон колоколов — эти звуки встречали его повсюду, встречали, и провожали. Собственно, улиц здесь не было, одни лишь тропинки — на отсыревшем песке, а кое-где путь обозначали плоские камни, брошенные в грязь. Дома с внутренними двориками — патио, хижины и пустыри. Огороды, сады, конюшни. Крутятся лопасти ветряков, поднимая воду из колодцев. Разбойничают тут дрозды-санаты, по пронзительному пению которых можно представить, что питаются они цикадами. Они стайками перелетают с апельсинового дерева на авокадо, с авокадо на хокоте.[26] Роса, как капельки дождя, обрызгала плащ дона Непо, когда он, проезжая под деревьями, спугнул стайку санатов. Он промчался так стремительно, что птицы едва успели вспорхнуть.

Вот и Эль-Мартинико. Водоем, у которого стирают. Женщины склонились над грудами белья. В этот ранний час их немного. Некоторые отправились к колодцам за водой. Между вздыбленных скал тянутся цепочками козы, слышится треск бича Мошки, москиты. Валяются отбросы, белеют кости, черепа. Стервятники, которые так грузно ступают по земле, неожиданно легко взмывают в воздух. Будто из-под колес велосипеда они взлетают, из последних сил отрываясь от земли, но, набрав высоту, они горделиво парят над нещадной колючей проволокой, над ближними холмами и голубыми горными цепями, над посевами маиса и пастбищами, — парят господами автострады, по которой на полной скорости мчатся быстроходные военные грузовики со слепящими фарами и едва различимыми шоферами.

Расставшись с доном Хуаном Непо и все еще держа мальчугана на руках — лишь голова его высовывалась из закинутой через плечо и чуть не волочившейся по земле шали, — Анастасиа поискала глазами отшельника: идет ли он в Потреро-де-Корона? Образ Хуана Корса не исчез из ее воображения. Он прошел сквозь нее, но задержался в памяти, как призрачное видение — человек с развевающейся по ветру бородой и глазками, сверкающими, словно угольки. Прозвучали удары колокола, созывающего на пятичасовую мессу, и это было уже не утро лета господнего тысяча шестьсот пятнадцатого, а печальное, как всегда, печальное утро наших лет…

Мулатка вошла в полуразрушенные ворота. Взад и вперед по двору ходили скотники, лениво переступали коровы и телята. На земле разбросаны сыромятные ремни, подойники.

Отовсюду слышалось мычание, тягучее, пахнувшее парным молоком, сливками, маслом, сыром, травой, мочой, навозом, отдававшее луговой зеленью и дыханием влажной земли, грязными копытами и желтыми цветами, которые выглядывали на лугу, как душистые очи раннего утра.

— Марсиал! — окликнула Анастасиа одного из работников — сухопарого, безбородого и косоглазого крестьянина, и, как бы предчувствуя его отказ, сказала: — Ты, конечно, не пожалеешь немного молока для парнишки…

— Если выложишь деньжата… Хозяин как-то узнал, что я раздариваю его молоко по стаканчику — якобы продаю в долг, такого мне задал перцу, чуть не побил. Можешь, — сказал он напоследок, — дать этой негодяйке негритянке яду, но молока — ни капли!

— А все потому, что я не могла каких-то злосчастных три месяца заплатить за угол. Возьми за молоко. Сволочи эти богачи, все они из одного гов… из одной говядины!

— Жаль твоего мальчонку, но приказано не отпускать даже за звонкую монету.

— Вот как? Такого я от Парика не ожидала…

— У хозяина есть имя. Что это еще за прозвище — Парик?

— Давай-давай молока, полтора стакана…

— Я и наливаю полтора…

— Эх, забыла купить крендельков, заговорилась с кумом…

— С чьим кумом?

— А паренька — разве он не христианская душа… Скоро поведу его на конфирмацию…

— Бред!

— Что за бред?

— Бред! Чистый бред все эти церковные церемонии! Крещение — бредни священника, этого пузатого юбочника, этого клопишки, пустомели и звонаря; конфирмация — бредни епископа, который занимается шашнями с женами прихожан; бракосочетание — бредни их обоих; соборование — бредни смерти…

— Здорово тебя напичкали катехизисом!

— Подзатыльниками… Кое-чему научила меня в детстве одна вегетарианка — она, видишь ли, заходила к моему отцу, чтобы выпить молока с горячими лепехами…

— Тоже бред!

— Я так и хотел сказать…

— Бред — я говорю не о лепешках, а о лепехах…

— Но ведь и они от коровы…

— Понимаю. И между прочим, понимаю и то, что наливать надо доверху, а ты, смотри-ка, плеснул — и все. Я же говорила — полтора, а не полстакана…

— Ну и пройдоха! Нарочно заговаривает зубы, чтобы выждать, пока пена спадет…

— От пройдохи и слышу! Вон что вздумал — на полстакана надуть. О мошне Парика все заботишься…

Пока скотник доливал, Анастасиа вытащила из-за пазухи платочек с деньгами, который хранила у самого сердца.

Черномазый мальчуган уснул; солнечными зайчиками на лице его играли лучи, проникающие сквозь щели на крыше, — на верхней губе засохло молоко, и при каждом вдохе он облизывался, наслаждаясь воспоминаниями о недавнем счастье. Он видел себя во сне теленком. Теленочком пестрой коровы. Он повсю- ду бродил за ней, подпрыгивая и помахивая хвостиком; лизал языком вымя, чтобы дала пососать, или тыкался безрогой головенкой, когда иссякало молоко. Бодал ее и бодал, а она отвечала ему долгим, мягким, меланхоличным мычанием.

вернуться

25

25. Эль-Мартинико — район на северо-западе г. Гватемалы.

вернуться

26

26. Хокоте — тропическое фруктовое дерево.