Малена почти не слышала Кайэтано Дуэнде. Ее внимание было приковано к дороге. Временами девушку охватывала дрожь, но не от вечернего ветра, от которого стыло лицо, и, разумеется, не от быстрой езды, — как было вчера, когда она со своим теперь уже таким далеким возлюбленным мчалась в автомобиле: таратайка двигалась настолько медленно, что можно было легко поспеть за ней пешком. Малена вздрагивала, озираясь на крутые обрывы, мимо которых они проезжали. Бездонные пропасти угрожали на каждом шагу, следуя вдоль всего размытого пути, — камень и песок, песок и камень, — и в ее невольных восклицаниях прорывался ужас; подавить в себе это чувство она не могла — ее страшили отроги Кордильер и этот пустынный, каменистый мир, где почва, плодородная почва, еще не пораженная эрозией, сохранялась лишь кое-где на вершинах.
Вырвавшись из-под нависших грозных скал, дорога шла теперь по плоскогорью, по которому рассыпались сосны, тянулись высохшие маисовые поля и скошенные луга; порой виднелись покинутые шалаши — приют на время сева или уборки урожая. Приближалась ночь. Малена посмотрела на часы… Ей так хотелось удержать в памяти счастливые воспоминания: вчера в эти самые минуты загорелись огни города — и моя любовь была со мной!.. Что за безумие… В последний вечер, убивая время, бешено гонять машину, — вместо того чтобы сидеть рядом, совсем рядышком, совсем-совсем близко, не двигаясь, не проронив ни слова, — ведь молчание и ощущение близости любимого человека волнуют до глубины души… Или сидеть совсем рядом, рядышком-рядышком, целоваться, прижавшись друг к другу, так, что прерывается дыхание и не в силах бороться с водоворотом страсти, с мучительным желанием отдаваться ласке, последней ласке, которая не может длиться бесконечно… Какой он странный человек! Наспех пытался что-то объяснять и тут же резко прибавил скорость, словно хотел сжечь свое чувство, прощаясь с ней, уничтожить воспоминания о том, как любовались они загоравшимися городскими огнями, как целовались, как спускались к озеру, чтобы увидеть отражение восходящей луны в его водах, как взбирались на холмы близ аэродрома, где даже стебли жухлого маиса гудят под порывами ветра, будто пропеллеры.
Темнело, но ночь еще не наступала, где-то набираясь сил; здесь даже воздух становился похож на пористый, полупрозрачный камень. У Малены заложило уши — от высоты. Откуда-то, словно издалека, донесся голое Кайэтано Дуэнде:
— Эй, барышня!.. — Малена, опомнившись, разглядела его силуэт, выросший из темноты, как вырастают из ночного мрака горы. — Да, барышня, я и есть говорящая гора… — он как бы прочел ее мысли. — И вот потому сейчас, когда стемнело, говорить буду только я.
Малене показалось, что она куда-то падает, проваливается, и нет возможности удержаться, сколько бы она ни цеплялась — пальцы как связка холодных ключей.
— Все, барышня, все можно отомкнуть этими ключами, — опять разгадал возница ее мысли, — если не забудете о Кайэтано Дуэнде! (Как далеко, каким далеким прозвучал голос, исходивший из этой головы-горы!) Ваши пальцы-ключи подходят вот к этим замочным скважинам… — И он показал на звезды.
Лошади, от копыт до грив покрытые пылью, походили на высеченные из камня скульптуры, будто камни, грохотали колеса.
Малена поинтересовалась, далеко ли до Серропома.
— Уже видны отсветы… — ответил Кайэтано Дуэнде.
До полусонной Малены снова донесся голос горы.
— Огни Серропома? — спросила она.
— Нет, барышня, огней Серропома еще нет. Это светится Серро-Брильосо. Поглядите-ка, как светится! Когда подъедем к Серропому, вы почувствуете аромат цветов, а эта гора — Серро-Брильосо, она отсвечивает… отсвечивает антрацитом. Хотя нет там никакого света.
Но гора многое в себе скрывает[38]… Вот я расскажу вам… Это в Серро-Брильосо произошла история с человеком, который целый год жил без головы… В начале каждого года Серро-Брильосо раскрывает свои недра и снова закрывается. Много в этой горе богатств… Да, жили тут, неподалеку, два кума. Я их знавал. Один из них разбогател — за одну ночь, с вечера до утра.
«Нашел клад», — шептались одни; «тайком гонит спирт», — уверяли другие; а были и такие, что утверждали, будто он контрабандист или просто-напросто запродал душу дьяволу. И что же с ним произошло в самом деле? Он сумел залезть в нутро Серро-Брильосо и вышел оттуда цел и невредим, да еще с кладом золотых монет, — весили они столько, что кум два дня подряд перетаскивал их к себе домой.
«Это желтый маис», — отвечал он любопытным, однако что это был за маис — золотой маис! Велико было его богатство, но ведь деньги, как и любовь, не утаишь. Начал он покупать богатую одежду и для себя, и для жены, и для детей, приобрел скот и землю, стал устраивать гулянки, тратил напропалую. И вот как-то другой кум, Хутиперто Артеага, спросил, откуда у него деньги. И в конце концов богатей признался. «Ты меня должен туда свести, — взмолился Артеага, — нехорошо, когда один кум богач, а другой — бедный». «Ладно, сведу я тебя, — ответил тот, — сведу в последний день года, ровно в полночь, чтобы на утро следующего дня ты тоже стал богатым, может, даже богаче меня». Так и сделал. Простились кумовья со своими женами и отправились на Серро-Брильосо.
«Кум, — сказал богатый, — ставлю только одно условие: не теряй головы!» «А что я должен делать? — спросил бедный кум. — Скажешь?» «Да, я скажу тебе. Не оборачивайся по сторонам. Тебя будут звать по имени — не откликайся. Будут играть плясовую — не танцуй. Тебя будут пугать драконом, что брызжет из глазищ своих водой и огнем — не обращай внимания. Ты должен войти в гору, забрать свое богатство — и сразу назад».
Ободренный этими словами, ровно в полночь, как только открылся вход в Серро-Брильосо, бедный кум вошел туда, а богатый остался снаружи. Стоит, поджидает приятеля, закурил сигару — прикинул, значит, как сигару выкурит, так кум и вернется. Но вот от сигары только пепел остался, а бедного кума все нет и нет. Захлопнулся вход в Серро — точно гром прокатился, — и кум остался внутри. «Аи, кума, — сказал богатый, возвратившись домой, — муженек-то твой остался в горе, не вернулся, и никто не знает, что с ним приключилось…»
Женщина, печальная-препечальная, пришла к Серро-Брильосо, пощупала землю, поплакала, просила у горы вернуть мужа, отца ее детей. Но Серро-Брильосо глуха к мольбам — гора-то эта богатая. Все равно как человек: богатеет — глохнет. Нуждающегося богачи не слышат; друга, который просит денег в долг, — не слышат; того, кто о помощи просит, — не слышат…
«Что же делать? — печалится кума. — Я даже не могу на девятый день помолиться за упокой его души, — кто знает, может, жив он? А ежели он мертвый? Как подумаю, что не почтила его память, все внутри переворачивается».
«Что ж, кума, — сказал тогда богатый, — подождем. Вот как истечет год и откроется вход в гору, пойдем вместе — глядишь, и узнаем что-нибудь о куме». Длинные, нескончаемые потекли месяцы, пока наконец не пришло время идти к Серро-Брильосо. К вечеру богач с кумой пришли к горе и стали ждать, когда откроется вход в нее. Захватили с собою провизию — заморить червячка. Взошла луна со своим кроликом-великаном на роже, стала разбрасывать крольчат по горам и холмам — необыкновенных крольчат с ушами-ракушками, откуда выскакивают другие кролики поменьше. И вот наступила полночь.
«Кума, пора… Не забывай о моих советах!» — напомнил богач. Когда они вошли, то сразу увидели пропавшего — узнали по одежде. Жена подошла к нему и чуть не рухнула наземь, только накрахмаленные нижние юбки ее и удержали, да еще предупреждение богатого кума — не то упала бы. Муж ее нес в руках собственную голову. Богатый кум мгновенно выхватил у него из рук голову и приставил на место. И что же? Тот повертел головой — как будто воротник жал ему шею и она затекла, и потопал вместе с ними к выходу. «Ну как делишки? — спросил он, а затем говорит:
38
38. …гора многое в себе скрывает. — Астуриас включил в роман легенду, восходящую своими основными характеристиками к теме «Пополь-Вух». Правда, мифические братья рисковали жизнью ради своего народа, а кумовья, в новой версии, преследовали лишь личное обогащение. Пафос превратился в фарс.