Наконец ты нашла, что искала. Пустой глиняный кувшин. Постучала по нему пальцем, прислушиваясь, не надтреснут ли. Ты тайком, будто краденую вещь, уносишь его. Будто это не школа, а чей-то чужой дом. Ты прячешь кувшин в своей комнате — словно хоронишься в собственной тени. Начинается самая долгая в мире ночь. Старая ночь. Древняя. Безграничная…
Немыслимо! До чего ты дошла! Директриса женской школы, прижав губы к горлышку пустого глиняного кувшина, во весь голос зовет мужчину?
Волосы растрепаны, ты дрожишь, ты почти невменяема, ты вышла из обычного круга понятий, и лишь один шаг отделяет тебя от сверхъестественного, от чуда…
— Хуан Пабло!.. Хуан Пабло!.. — кричишь ты в отчаянии, и звук, пока еще только звук, но не эхо, отражается в глубине глиняного кувшина, опаленного огнем.
— Хуан Пабло!.. Хуан Пабло!..
Однако этого мало. Жалобный призыв остается без ответа. Ты выходишь из дома и взываешь к бездонной ночи. И тут свежий ветер успокаивает тебя. Ты начинаешь размышлять — и звезды словно освещают путь твоих мыслей. Мысли, мысли, мысли… Может быть, он заболел? Кто знает, не произошло ли с ним что-нибудь? Несчастный случай?.. Все может быть… Но тогда он прислал бы нарочного… У него ведь столько помощников, пеонов — мог бы уведомить тебя. Письмо, листок бумаги — это так просто. А если его срочно вызвали в столицу? Тогда — телеграмма, простая телеграмма. Ах, что за жизнь! Увидеть бы только подпись «Мондрагон». Хотя бы под двумя словами — и ты была бы счастлива, стала бы счастливее всех на свете. А каких-то одиннадцать лет назад это имя ты прочла в конце телеграммы-молнии: «Нечаянно вы оставили мне кое-что. Спасибо, Мондрагон» — прочла и осталась равнодушной!
— Хуан Пабло!.. Хуан Пабло!.. — Твой голос отдается в пустоте кувшина. Ты уверена: он близко, он тебя слышит, он облегчит твою тревогу, твое отчаяние — и ты выкликаешь его имя, жадно прильнув к горлышку глиняного кувшина, у которого тонкие звериные уши, зад идола, округлость луны.
Это первобытный, примитивный телефон — голос и эхо; он служит сердцем звуку, бьющемуся в пустоте. Телефон, который во что бы то ни стало донесет твои призывы. Конечно, он услышит тебя и завтра явится на традиционную воскресную встречу. А может быть, он рассердился на тебя за эти маленькие и невинные увлечения, о которых он прочел в твоем дневнике, может, он считает, что ты должна была ждать его? Его… Его… хотя он лишь мелькнул перед тобой в поезде… Как самолюбивы эти мужчины!..
Впрочем, и женщины тоже…
А ты разве не считала, не была уверена, что Мондрагон вернется на следующий же день, попросит тебя объяснить все и под этим предлогом будет настаивать, чтобы ты выполнила свое обещание — поехала с ним в лагерь?..
Признайся, ты на это рассчитывала. И именно поэтому тебе еще больней, что он не пришел. Пусть придет хотя бы для того, чтобы взять тебя в плен, одну в его палатке, готовую на все — в его объятиях…
— Хуан Пабло!.. Хуан Пабло!..
Нет, не произноси только его имя — скажи, чтобы он пришел завтра, проси не пропускать завтрашнюю встречу… Напомни ему, что завтра — воскресенье… ведь он должен почувствовать, что ты зовешь его… И пока его имя отражается эхом в глиняном кувшине, он думает о тебе.
— Кувшин!.. Кувшин!.. Повтори заговорные слова… Именем земли, из которой ты сделан, именем огня, который тебя обжигал, именем воды, которую в тебя вливают, и моим дыханием, которое сейчас наполнило тебя именем любимого, я заклинаю: пусть он вернется, не оставляй его в покое, пока не возвратится, пусть он услышит и повинуется зову земли, огня, воды и воздуха…
— Хуан Пабло!.. Хуан Пабло!..
И следом за твоим голосом ночной бриз призывает его своим дуновением, устами луны, горлышком пустого кувшина.
Ты просыпаешься, не понимая, то ли ты спала, то ли плыла — вне времени — по остановившейся реке, и чувства твои были где-то вне времени и пространства… это служанка принесла завтрак или уже наступил час идти к утренней мессе… Ты потягиваешься, встряхиваешься и снова возвращаешься к жестокой действительности.
— Должно быть, уже поздно, — говоришь ты себе и спрыгиваешь с постели, босиком бежишь в душевую, сбрасываешь ночную сорочку, натягиваешь резиновую шапочку и становишься под душ голубоватой, кристально-прозрачной холодной горной воды.
— А что делать с этим старым кувшином, что лежит в вашей комнате, что с ним делать, сеньорита?..
Из-за шума воды голос служанки кажется далеким, еле слышным… Смешно?.. Конечно, смешно было звать его с помощью кувшина, но что оставалось делать?..
— Что делать с ним, сеньорита? — настаивает служанка.
Ты не отвечаешь, ты объяснишь, как только выйдешь из душевой: кувшин принесла для пиньяты.[47]
И пока ты моешься, другая служанка спрашивает, надо ли вытаскивать стулья из директорской на веранду, как всегда, по воскресеньям.
Ты ответишь ей, что надо, и заодно спросишь, который час.
— Половина третьего, сеньорита…
И услышав, что ты поспешно выходишь из душевой, сорвав полотенце с вешалки и громко хлопнув дверцей шкафа, она будет расспрашивать тебя, не приготовить ли на завтрак что-нибудь особенное, хорошо ли ты провела ночь, не больна ли, чувствуешь ли себя лучше, и непременно, между прочим, добавит, что не стала тебя будить к утренней мессе, потому что ты крепко спала, — ведь в последние дни ты выглядела такой усталой.
На завтрак, как обычно, кофе, поджаренный хлебец и масло; самое главное — надо успеть приготовить угощение для гостей — сандвичи, печенье…
Надо успеть причесаться, одеться и пройти в маленькую столовую рядом со спальней.
Букет?! Ты даже не спрашиваешь, кто его послал… Букет камелий… Алых камелий?..
Ты не спрашиваешь, кто его послал?..
Одиннадцать лет назад ты забыла их в поезде, и вот сейчас они здесь, в твоей столовой!..
Подойди к ним, это не сон… Взгляни на них… Что ты делаешь?.. Ты же оборвешь лепестки… вздрагивают твои руки, трепещут твои губы, целующие цветы… увлажнены счастьем твои глаза… Ах! Ты хочешь приколоть цветы к груди, хочешь появиться так на встрече с друзьями — «словно сердце пламенеет», но, может быть, этого не следует делать: здесь так цветов не носят — чего доброго, попадешь на острый язычок учителя Гирнальды.
Голос падре Сантоса возвращает тебя из мира внутренних голосов, в который ты погружена, а в душе возникает чувство благодарности — нет, не напрасно выкликала ты его имя в кувшин. Ты опускаешься в кресло и вспоминаешь, что еще вчера, отчаявшаяся, измученная, временами, казалось, терявшая разум, то падала без сил в это кресло, то вставала; а сегодня затихла в нем, покорилась, стала неподвижной песчинкой… и не знаешь, как справиться с огромным счастьем, которое исчезло было с этими цветами и вот теперь снова возвращено жизнью.
Не трудно понять, зачем пришел падре Сантос. Он опередил всех, чтобы, оставшись с тобой один на один, попрекнуть тебя за то, что ты не была на мессе.
— Добрый день, Малена… — Он поспешно подошел, расстроенный, взволнованный, беспрестанно озираясь по сторонам. Не дождавшись, пока Малена ответит на приветствие, он, еле переводя дыхание, продолжал: — Я пришел пораньше, искал тебя. С нашим дорожником случилась беда… Мы можем разговаривать здесь?.. Или лучше в другом месте…
— Пойдемте в директорскую… — почти беззвучно произнесла Малена пересохшими губами, в один миг представив себе все возможные несчастья: обвал на дороге, джип на дне пропасти, взрыв динамита.
Мертв?.. Ранен?.. Что с ним?..
— Идем, дитя мое, идем… — торопил ее священник.
Войдя в директорскую, он попросил закрыть дверь на ключ.
Малена в нерешительности остановилась.
— Запри, пожалуйста, дверь… — настаивал священник. Услышав, как в замочной скважине щелкнул стальной язычок, он рывком расстегнул верхние пуговицы сутаны и вытащил газету.
— Смотри… — Он развернул газету перед глазами Малены, руки его тряслись.
Малена, охваченная тревогой и нетерпением, — хотя мысль о несчастном случае уже укрепилась в ее сознании — выхватила газету. Где это произошло?.. Погиб?.. Ранен?.. Когда это случилось?.. Вчера?.. Сегодня?..
47
47. …кувшин принесла для пиньяты… — Пиньята — глиняный горшок, заполненный сладостями и подарками; обычно его подвешивают, и играющие, как правило дети, с завязанными глазами поочередно пытаются разбить горшок, чтобы заполучить содержимое.