«В ПОСЛЕДНИЙ ЧАС!» — прыгали в ее глазах огромные буквы заголовка на первой странице… — «РАСКРЫТ ЗАГОВОР ПРОТИВ ГОСПОДИНА ПРЕЗИДЕНТА… ТЕРРОРИСТСКОЕ ПОКУШЕНИЕ!! ЗАМЕШАНЫ…» — и далее имена, фотографии. «Часть заговорщиков арестована, — сообщала газета, — но некоторым удалось скрыться, ведутся розыски, вскоре террористы будут в руках полиции».
Взгляд ее остановился на фотографии Хуана Пабло Мондрагона — снимок этот был не только самый большой, но еще и заключен в рамку. Подпись гласила, что власти обещают награду в 5000 долларов тому, кто доставит его живым или мертвым.
Ошеломленная Малена оперлась о письменный стол, выронила газету — силы покинули ее, и она рухнула бы на пол, если бы священник не подставил ей стул; своей шляпой с поднятыми полями он стал махать перед ее лицом, налил из графина воды.
— Понимаю, дочь моя, все понимаю и сочувствую. До сих пор сам не могу прийти в себя — меня дрожь охватила, когда прочел сообщение. А ведь мы были друзьями Мондрагона, теперь и нас попытаются замешать в это дело… обрати внимание, должно быть, он один из организаторов заговора — за его голову обещают пять тысяч долларов… живым или мертвым… Но не убивайся, пойдем и помолимся, чтобы его не схватили, хотя ты, вероятно, стала уже почти еретичкой — я что-то не видал тебя сегодня на мессе… Ты не была?..
— Я вначале подумала, что вы пришли из-за этого… сделать выговор… я не была на мессе…
— Нет, нет, меня поторопило другое — ничего не говори учителю Гирнальде; пусть он узнает обо всем не из наших уст. Газета пришла вчера вечером, а утром он прислал спросить, нет ли газет, но я ответил, что еще не получал. Я не солгал, ибо действительно не я получил газету, а служанка.
Малена подняла газету и начала читать вслух:
— «Хуан Пабло Мондрагон, лицо с чрезвычайно опасным прошлым, до момента раскрытия заговора выполнял обязанности начальника зоны дорожных работ в Энтресерросе. Обвиняется в том, что он поставлял для изготовления бомб взрывчатку, которая хранилась на дорожных складах. Кроме того, ему было поручено вести грузовик, который должен был преградить путь автомобилю президента, заставив его снизить скорость. Этот момент собирались использовать для террористического акта против главы государства. Бомбы и адские машины обнаружены у других замешанных…»
— Ну и словечко!.. Замешанных… на чем замешанных? На крови!
— «Мондрагон, — продолжала Малена, — по его утверждению, уроженец Панамы. Там он зарегистрирован как уголовный преступник, контрабандист, занимавшийся перевозкой оружия, спекулянт наркотиками и торговец «живым товаром». Пока задержать его не удалось, хотя для этой цели еще в понедельник была выделена специальная полицейская бригада, направившаяся в лагерь дорожников в Энтресерросе. Бросив свою машину и переодевшись в штатское платье, он исчез. В руки полиции попали документы и переписка, позволяющие установить, что свыше десяти лет назад Мондрагон бежал в Панаму после вооруженного нападения на фирму сеньора Ронкоя Домингеса, торговца птицами, с целью грабежа. Не обнаружив денег, он, выдавая себя за покровителя животных, открыл клетки с птицами…»
— Замешанные… — повторял падре Сантос, — не нравится мне это словечко, ой как не нравится!
— Нас не заденет. Серропом — такое заброшенное селение, что никто о нем и не вспомнит. Думаю, его и на картах-то нет…
— Читай дальше…
— Все, — Малена оторвалась от газеты, — больше о Мондрагоне ничего нет.
— Есть…
— Это мы уже знаем, падре. Они обещают пять тысяч долларов тому, кто доставит его живым или мертвым, — и снова взяв в руки газету, пробежала глазами строки. — Еще говорится, что полиция допросила почти весь наличный персонал дорожного лагеря, усилила наблюдение на дорогах, в портах, на границе и на железнодорожных станциях, чтобы он не смог сбежать…
— Кто знает, может, он в Серропоме? Я уже обыскал свою церковь.
— Вы предполагаете?.. — произнесла Малена и, прищурившись, с удивлением посмотрела на падре Сантоса.
— Я ничего не предполагаю… Но что, если кому-то придет в голову, что он нашел убежище здесь, в школе?..
— Глупости…
— Нет, дочь моя, не такие уж это глупости! И мы должны согласовать свои действия, ибо нас, конечно, вызовут на допрос, не сомневайся… от нас потребуют, чтобы мы показали…
— Нам нечего скрывать, — вздохнула Малена; у нее не хватало сил сдвинуться с места.
— В последний раз, когда мы его видели, — это было в прошлое воскресенье… мы говорили… О чем же мы говорили?..
— Обо всем, о погоде…
— Да, да, о погоде! Я еще тогда говорил о Серро-Вертикаль. Помнишь? О том, что погода изменчива, что небо заволокло тучами… — И после короткой паузы он добавил: — Да… дорожник угощал свиными шкварками, а потом развез нас на своем джипе по домам… сначала меня, затем Пьедрафьеля… Это очень важно. Меня он отвез первым, потом учителя Гирнальду. Значит, я не мог знать — говорили ли они что-либо по поводу заговора. Хотя этого я не допускаю; дорожник — весьма скрытный человек. Единственно, что я могу подтвердить: в моем присутствии он ни о чем другом не говорил — только о погоде…
Малена ни одного слова не проронила, что видела его в понедельник — как раз в понедельник! — одетого в штатский костюм и без джипа. Ее поразило хладнокровие этого человека, который ни в тот день, ни накануне ни одним жестом, ни одним звуком не дал понять, какая опасность ему грозит. Только однажды он чуть было не проговорился, когда она — сама не зная почему заметила, что маленькая школа, затерявшаяся в горах, могла бы послужить надежным убежищем для заговорщиков. Однако и тогда он не выдал себя и сделал вид, что беспокоится только о ней, Малене — не причастна ли она к подпольной деятельности.
И в понедельник он продолжал сохранять хладнокровие, хотя, разумеется, уже предполагал, что к концу дня нагрянет полиция, будет его разыскивать, чтобы арестовать. Желая во что бы то ни стало увидеть Малену и боясь скомпрометировать ее, он пришел пешком, переодевшись в штатское. Эта предосторожность и позволила ему скрыться. Кто знает, как ему удалось исчезнуть, но «во всяком случае, — сказала себе Малена, — моя любовь спасла его…».
— Ты права… — проговорил падре Сантос, думая о чем-то своем, а у Малены упало сердце, ей показалось, что священник прочел ее мысли и эту единственную вертевшуюся в голове краткую фразу: «Моя любовь спасла мою любовь». — Ты права, — повторил священник, — если от нас потребуют сведений, скрывать нам нечего… Да, он был наш друг, как и любой другой…
— Как любой другой — нет!.. Он не любой другой — нет!..
Слезы закипали не на глазах, а где-то в глубине сердца, они подступали к горлу, переполняли, пронизывали все ее существо — и в каждой слезинке бушевала буря, в каждой слезинке — сверлящая боль. Но мало-помалу горе, внезапно обрушившееся на нее, теряло свою остроту, таяло перед необъятностью жизни, и боль сменилась тихой, молчаливой скорбью.
— Не может быть… не может быть… — ломая руки, повторяла без конца Малена. — Падре!.. Падре!.. — Она приникла к груди священника.
— Говори, дочь моя, говори… от меня тебе нечего скрывать… я уже давно заметил твои чувства…
— Ради него, падре, ради него!.. Мне все равно, что со мной будет… Но что, что я могу сделать для него?.. («Моя любовь спасла мою любовь… Что я могу сейчас сделать для него?..»)
— Главное — успокоиться. Прежде всего надобно, дочь моя, взять себя в руки. Успокойся, давай подумаем, что можно сделать, конечно, дело не так просто, если за голову человека назначена такая цена…
— Где-то я читала, что прежде… преследуемые по политическим мотивам находили убежище в церквах, так как церковь неприкосновенна, священна… («Моя любовь спасла мою любовь… он мог бы укрыться в церкви…»)
— Прежде… — У священника дрогнул кадык в ошейнике целлулоидного воротничка. — То было прежде, дочь моя, то было прежде, во времена «варварства», а теперь… теперь уводят и беглеца, и священника, и родных священника, а церковь сносят… Зная это, я и решил сам обыскать церковь, чтобы убедиться, что он не укрылся в церкви и не скомпрометирует меня…