Смед молчал, загадочно улыбался и барабанил пальцами по зелёной с золотой каймой кожаной обивке старомодного стола. Мяч находился на моей половине поля. Тему следовало развивать.
— Предположим, что вы меня заинтриговали. Предположим, я брошу все текущие расследования на другие группы, что несомненно добавит мне популярности. Но я не улавливаю самой сути поручения. А именно, что за расследование вы хотите на меня повесить? Судя по этому письму, речь идёт о самоубийстве или попытке самоубийства. Автор — определённо глубоко больной человек. С обширными делюзиями, причиной которых являются какие-то сильные переживания, имевшие место двадцать лет назад.
Смед явно получал несколько извращённое удовольствие от этой беседы.
— Что конкретно вы относите к делюзиям? — спросил он, вальяжно растянувшись в кресле.
Я развёл руками.
— Конкретно?… Конкретно к делюзиям я отношу видения мёртвых пакистанцев-зомби с распоротыми животами. Отождествление нескольких человек разного возраста и пола с неким загадочным персонажем из прошлого. Что ещё…. Печать, по которой силы зла находят автора письма. Моё заключение — галлюцинации и суицидальные наклонности. Да… и ещё комплекс вины. Я имею в виду его постоянные извинения по поводу чьей-то гибели.
Смед явно не был впечатлён моими психоаналитическими способностями.
— Колин, вы не Оливер Сакс. Описанные вами экспонаты только в художественной литературе ходят на свободе и доживают до пятидесяти лет. Самоубийца, который написал это письмо, — Ричард Арлингтон — никогда не страдал психическими расстройствами. Мы уже запросили и его лечащего врача, и архивы национальной системы здоровья. Помимо этого, вспомните его собственные слова. Как уж там… — Смед полистал распечатку: — «Да, я мог потерять рассудок. Это не исключено.» И вот тут: «Наверное, я действительно схожу с ума.» Душевнобольные люди такой самокритикой не отличаются.
— Вялотекущую шизофрению иногда не замечают годами. Я, конечно, не специалист. А что говорят члены семьи?
— Холостяк. Сирота. Братьев, сестёр нет. Двоюродные братья, хотя и видели его редко, но никаких отклонений не замечали.
— Странно. Судя по всему, это довольно запущенный случай, — заметил я. — В своих галлюцинациях Арлингтон уверен. Непоколебимо. Все эти комментарии касательно потери рассудка… Причем не по поводу собственных видений, а в результате какой-то кошмарной депресии.
— Согласен. — кивнул Смед. — Арлингтон не сомневался в своих галлюцинациях, ибо таковые галлюцинациями скорее всего не были.
Я снова вздохнул.
— Знаете, Эдвард, у меня полно работы. А вы со мной играете в игры. Вы хотите меня убедить, что автор этого бреда действительно видел хирургически декорированных пакистанских зомби посреди бела дня в Мэйфер? Пожалуйста. Прикажете? Я поверю. Но вы только что подтвердили, что это самоубийство. На эту тему вероятно имеется вердикт коронера. И в этом случае ни мне, ни кому либо из Ярда незачем на это терять время.
Смедли-Кёртис привык к чисто поверхностному соблюдению субординации с моей стороны. Подобные резкие заявления он встречал ядовитым, как ему казалось, сарказмом.
— И правда. Это я так, от невыносимого безделья вытащил вас к себе спозаранку. Нет, друг мой… Ситуация гораздо сложнее, чем вы предполагаете. Когда я впервые прочитал это письмо, у меня возникли такие же точно подозрения, что и у вас. Разница только в том, что я уже знал, с чем мы имеем дело. В связи с чем вчера мне пришлось обойтись без ланча. И не потому, Колин, что я фигуру берегу. Посмотрите сперва на фотографии, сделанные в квартире Арлингтона.
Смед покопался в папке и выбросил на стол один за другим несколько снимков. Сфотографированная с нескольких ракурсов комната была завалена книгами: книги были везде — на столе, на полу, на креслах, даже на телевизоре. Большинство из них были старинными томами, истрёпанными, отмеченными временем, но в остальном ничем не повреждёнными. От некоторых же остались только корешки: страницы были нещадно выдраны.
Помимо книжного беспорядка, что-то в комнате было тревожно не так. При более внимательном рассмотрении я обнаружил, что причинило мне беспокойство. На мебели, на зеркалах, на всех поверхностях, включая книги, лежал толстый слой чёрной, жирной пыли, похожей на тяжёлый металлический порошок. Я понял, что это за пыль только когда увидел фотографию камина. Камин был забит полуобгоревшей бумагой, углями и ещё каким-то обугленными материалом. Это был настоящий огромный, старинный камин, отапливаемый дровами. Только в этот раз Арлингтон топил его книгами.