Омелько всё же очнулся и последовал за Карпом. Появился Ивась с Фомой. Они с удивлением взирали на разгром в горнице, на панну, так и не вставшую с тахты. Фома подошёл ближе, посмотрел в лицо, проговорил злорадно
— Допрыгалась, стерва! Хорошо разукрасили тебя! Только маловато. Вспомни, как наших девок с бабами полосовала, радостно было, а? Теперь поняла, что ж это такое?
Женщина молча, с ненавистью и ужасом одновременно, смотрела на Фому, прищурив гадливо глаза.
— Я тебя спросил, сука! Чего молчишь? Отвечай! От девок и всех нас того требовала неукоснительно. А ну ответь, нравится тебе такое?
Она разлепила окровавленный рот, выдавила из себя, силясь не поддаться охватывавшему её ужасу:
— Ненавижу! Звери! Ублюдки!
Фома подскочил, отвесил ей увесистую пощёчину, видимо вспомнив, как она сама любила это делать. Женщина вскрикнула. Кровь засочилась из рубцов на лице, и она прикрыла его руками.
— Это ты её так отделал, Демид? — спросил Фома, бросая мстительный взгляд на лежащую женщину.
— Эта сука требует ещё. Фома, можешь ей это поднести. Вот нагайка. Ей это понравится.
Фома с видимым удовольствием примерился к рукоятке, а женщина вжалась в спинку тахты, глаза округлились в ужасе.
Мужик повременил немного, наслаждаясь состоянием шляхтички. Она прошептала запёкшимися губами:
— Только такие свиньи и звери могут бить беззащитную женщину, быдло!
— А кто ж тогда твои паны, если они тысячами порят наших баб, насилуют, пытают и убивают? Ага, насилуют. Может и мне попробовать, как это происходит? — Он повернул голову к Демиду, что всё рассматривал украшения.
Тот поднял голову, посмотрел, молвил:
— Я Омельке предлагал, да он перепугался. Займись ты. Хоть попробуешь, чего у неё есть того, чего нет у наших баб. Валяй. Фома!
Женщина взвизгнула, когда Фома к ней подошёл.
— Закрой змеиную пасть, сучка! — прошипел Фома, торопливо возясь со штанами. — Сама раздвинешь ноги, или саблей помочь?
Женщина тяжело дышала, таращила глаза, дрожала от ужаса предстоящего.
Фома тяжело навалился, последовала короткая возня, сдавленные вопли. Наконец он оторвался от женщины, проговорил отдуваясь:
— Всё, как у моей Фроськи. Ничего такого.
— А ты думал… Всё едино, только гонора больше, — и Демид протянул Фоме пригоршню монет. — Рассовывай по карманам, после поделим. Где там Карпо с Омельком?
Те появились с большими мешками.
— Мы готовы, — бросил Карпо, вопросительно поглядев на панну, вяло поправляющую платье, изрядно помятое. — Что с домом, Демид?
— Запаливай, — махнул рукой Демид и отвернулся.
— С энтой лярвой что? — спросил Фома.
— Это твои заботы, твоя заноза, ты и разберись.
Фома неторопливо подошёл к шляхтичке, в лице которой уже горел лишь один жалкий огонёк — желание жить.
— Вот и посчитались, ясновельможная. Молись, не молись, а я тебя отправлю на небеса, на суд божий.
Она открыла губы, просить пощады, как решил Фома, но его кулак смачно расквасил ей рот. Голова откинулась и она лишилась чувств.
Все уже вышли на двор, готовясь в дорогу. Фома деловито высекал искру, чертыхнулся, увидев горящие свечи в канделябре. Поднёс их к тёмным шторам окон, бросил на охапку соломы у ног шляхтички, посмотрел, как занимается пламя, плюнул в сторону ещё не очнувшейся женщины и вышел к товарищам. Те уже садялись на коней.
Конюх в волнении топтался рядом, броситься на помощь опасался, а Фома пригрозил ему кулаком, подошёл, схватил за шиворот, притянул и прошипел:
— Ты ещё не наелся ляшских подачек, Остап? Не смей! Пусть всё сгорит! Это змеиное логово! Езжайте, я догоню, — обернулся он к друзьям, тронувших коней пятками
Фома ещё пару минут молча смотрел на быстро разрастающийся пожар, потом удовлетворённо вздохнул, повёл потревоженными плечами и спиной, повернул коня и медленно поехал следом. Жар пожара достигал его спины, но крика он не слышал. Ещё раз обернулся, заметил, как Остап бегает по двору, не решаясь подойти ближе к дверям.
Вялые, усталые и угрюмые, люди остановились уже после полуночи в высоком орешнике. Неподалёку текла заболоченная речушка в камышах и осоке, что кишели комарами.
В молчании стали укладываться поспать. Лошади уже напились и жадно щипали траву, брякая недоуздками и подковами.
Первым встал Фома. Он деловито прислушался к жужжанию лучезарного утра, оглядел коней, едва видневшихся в орешнике. Раздул костерок, поставил рядом котелок с водой.
Проснулся Карпо, молча пошёл к речушке, поплескался холодной водой и неторопливо вернулся. Молвил тихо, посматривая на спящих в росе друзей: