Ивась тоже заторопился. Есть расхотелось. В животе было противно, в голове стучали молоточки, а ноги сами торопились мчать в другое место, подальше от опасности.
Он избегал открытого места и, пригнувшись и оглядываясь по сторонам, пробирался дальше. До другого буерака было версты две, и он спешил добраться до густого кустарника, темневшего в четверти версты впереди.
Этот буерак был глубже, заросли кустов и деревьев были гуще. Множество валунов и каменных осыпей с обнажёнными каменными стенками, испещрёнными отверстиями и следами старых разработок, позволяли хорошо укрываться. От сердца отлегло. Ивась Нос немного успокоился, долго искал подходящее укрытие, пока не остановился на одной нише, укрытой плотными кустами терновника, что закрывали видимость.
Ивась пролез у самой земли в нишу. Там было прохладно, тенисто. Слегка влажные камни были холодны, а пол был устлан крупным песком с мелким щебнем. Юноша выбрал камушки, разровнял песок и прилёг, положив узелок с харчем в сторонку. Он был обессилен не столько телом, сколько душевно. Страхи блуждали внутри, рождали новые, и ему казалось, что никакого выхода из его дурацкого положения быть не может.
Хлопец уже склонялся к мысли о добровольной сдаче, но вспомнил о битье, перепугался и плотнее вжался в каменистое ложе его убежища.
Лишь ближе к полудню Ивась ощутил голод и принялся за материнские харчи.
Сморкач пришёл только на следующий день. Долго искал, звал, пока Ивась не подал голос.
— Рассказывай! — тут же потребовал вконец измученный юноша.
— Что тут рассказывать, Нос! Ищут, но пока до этого буерака не дошли. Но дойдут, будь уверен. Твоего батьку принуждают выплатить убытки. Знаешь, как он свирепеет! Грозится всеми карами на твою голову.
— А матушка? — с надеждой спросил Ивась.
— Вот, передала. Бери. Только мне не ясно, долго так будет? Меня могут и выследить. Что тогда? Мать уже догадывается про мои отлучки. Боюсь, что батьке поведает и тогда битья не миновать.
Ивась затравленно смотрел на друга, но возразить было нечего. Юноша опустил голову, силясь сдержать крик отчаяния, ужаса и безнадёжности.
— А тут хорошо, Ивась, — отвлечённо молвил Сморкач. — Хорошо бы травы натаскать. Думаю, что тут тебя не найдут. Но, Нос, что дальше? Может, мне с твоей матерью поговорить, узнать, что делать. Может, ты к каким-то родственникам подашься?
— Ага, поговори, Грицько. У меня в голову ничего не приходит. А матушка сможет мне помочь хоть советом.
— Тогда я пошёл, Ивась. Теперь идти далеко и стало опасно. Пока! Завтра постараюсь заглянуть. Сиди тихо, не высовывайся. Нос не показывай! — и Сморкач вдруг весело усмехнулся.
Ивась потрогал свой большой нос, слегка крючковатый и тонкий. Вспомнил, что это наследие отца. Не зря же у отца была такая кличка. Их в селе так все и звали: Носы.
Но тут мысли юноши перенесли его в село. Опять страх заполнил его всего. В животе опять стало нудить. Юноша в отчаянии бросился было за Грицьком, передумал и в изнеможении повалился на песок, скребя ногтями.
Через пару дней в буераке появились три казака. Они оставили лошадей пастись и полдня рыскали по нему. Ивась часто слышал их, дрожал в страхе, однако и на этот раз пронесло. Но услышанные слова ещё больше испугали его, повергай в очередной ужас. А услышал он вот что:
— Этот Нос, будь он проклят, чует моё нутро, где-то здесь обретается. Я думаю, что стоило бы притащить сюда его собаку. Она-то обязательно его учует, и мы его словим.
— Надо бы раньше об этом вспомнить, — устало заметил второй казак.
— Всего не упомнишь. Но завтра обязательно с его кобелём приду. Уверен, что мы его схватим. Ярема обещал по пять злотых за него, кто приведёт.
— Ну паршивец! Чего натворил! Зазноба, видишь ли! Молоко ещё не обсохло на губах, а туда же! Весь в своего батьку.
— Ты что, его знал раньше?
— А как же! Вместе казаковали не один год. В молодости. Знатно за бабами бегал. Не одну испоганил, шельмец! Ха-ха! Прыткий был, да вот сынок обгадил. Ха!
— Ещё платить придётся убытки. Ярема теперь с него не слезет. По миру пустит! Он такой! Спуску не даст.
Услышанное ещё больше повергло юношу в уныние и страх. А тут ещё об отце такое услышать. Слёзы сами навернулись на глаза, спазм комком закупорил гордо, а сдерживаемые рыдания сотрясли тело.
Мысль о самоубийстве снова вспыхнула в голове. Она огнём обожгла сердце, прокатилась внутри волной ужаса, жалостью к себе. Ивась зарыдал, не в силах больше сдерживаться.
Ночью он почти не спал. Кошмары маячили перед глазами один другого страшнее и ужаснее. Он почти не вспоминал Ярину, а когда она возникла перед внутренним взором, оказалось, что её образ легко заслонился его собственным горестным, безвыходным положением. Это нисколько не удивило, в голове не засело, словно он оказался равнодушным ко всему, что недавно происходило у него с этой девушкой.