Мама постоянно была на телефоне, вроде как порываясь ехать за кошкой, но, как всегда, когда нет особо желания, ожидая какого-то сигнала извне. Светлана свозила Пусю на анализы – всё плохо, разрушена печень, отказывают почки. Естественно, ведь в последние годы мы не кормили её, а закармливали, лишь бы она заткнулась. Нужны были диеты, таблетки, но от них Пуся отказывалась; нужны были уколы, но их мы последние полгода не делали. Рефреном звучала фраза: «Было упущено время». Но я никак не мог взять в толк, для чего именно. Чтобы ещё немного продлить бренную жизнь этого несчастного существа? Чтобы ещё немного продлить наши мучения? Я не понимал этого, когда летом носил Пусю на уколы и её костлявое плешивое тельце казалось мне особенно уродливым в остром свете ламп над железным столом. Я не понимал этого сейчас. Но теперь я постоянно думал о смерти. Она стала неприятным гостем, который в скором времени непременно должен был наведаться к нам и в ожидании которого все иные хлопоты потеряли своё значение. Смерть пряталась между строк каждой книги, смотрела на меня глазами каждого родственника, знакомого, прохожего. Все вокруг были беременны смертью, чтобы однажды, ей разродившись, вдруг, неожиданно даже для самих себя, закрыть глаза, сложить руки на груди и закатиться в печку или опуститься под землю. И среди этих трепещущих мамочек был и я.
По ночам я стал просыпаться от кошмаров. Иногда я их помнил и тогда бежал к маме в комнату. Иногда не помнил и тогда просто лежал на кровати, вглядываясь в морскую синеву комнаты и вслушиваясь в едва слышное шипение городской ночи.
Может, это потому, что перед сном я смотрел мультики. Одним из них была «Ведьмина служба доставки» Хаяо Миядзаки. У милой ведьмочки Кики, улетевшей от родни на метле в другой город, чтобы получить аттестат зрелости, был черный кот по имени Зизи, и на новом месте он нашёл себе подругу, белую кошечку. Увидев её, я подумал: «А ведь у меня тоже где-то есть белая кошечка» – и внутри всё похолодело. На следующий день я подошёл к маме и сказал, что нам надо ехать к Пусе.
Было двадцатое февраля, рабочая суббота. Отсидев одну пару (у нас уже почти год была дистанционка), я сел на кровать и подумал: «Сегодня Пуся умрёт. Причём, когда мы уже будем ехать на электричке. Ведь жизнь – это пошлый бразильский сериал».
Снова сидя, но уже на унитазе, я размышлял: «Из меня, как из всех, исторгаются фекальные массы. Моё сознание, как и сознание других, отключается, когда меня накачивают наркозом. Мне, как и всем больно, когда меня щипают. Не значит ли это, что я, как и все, однажды умру?» Раньше мне казалось – очень смутно, где-то в глубине души, – что у смерти для меня, несмотря даже на все мои человеческие склонности, всё-таки припасён маленький кармашек в её долгополой мантии, что мой ясный ум просто не может сгинуть в её объятьях. Но, вслушиваясь в шлепки под моими ягодицами, я всё отчётливее понимал, что это не так. И тогда мне очень ясно представились мои последние дни. Их пресность и томительное ожидание неизбежного, в котором я буду медленно преть. Любовь, культура, деньги, путешествия – всё останется лишь картинкой за окном в зале ожидания – ожидания неизвестного и бесконечного.
Родившийся именно в этот день, двадцатого февраля, Курт Кобейн пел: «Ты не можешь меня уволить, потому что я уже ушёл». Ведь жизнь – это найм без согласия наёмного, одолжение, о котором никто не просил. И, как приятно расплатиться по счетам до деликатных напоминаний, в равной степени унизительно бегать от кредиторов по онкологическим центрам и поликлиникам. Что это значит – «естественная смерть»? Человек умирает не тогда, когда в его песочных часах кончаются песчинки, а когда горлышко этих часов засоряется и будущее больше не перетекает в прошлое, создавая иллюзию настоящего. И, в сущности, разница между самоубийством и «естественной» смертью лишь в том, уйдёшь ли ты сам или тебя выдавят опухоли или лопнувшие в голове сосуды. Знай я, что совсем скоро умру, буду ли я делать хоть что-то из того, чем занимаюсь сейчас? Лишённые перспективы кого-то поразить, расположить, развести на деньги, все дела и труды мои вдруг разом оголили передо мной свою тщету, как если бы девушка, в которую я с юношеским пылом влюблён, шамкнула ртом, как это делают беззубые старухи. Останется ли что-то на пороге смерти? Ничего. И это «ничего» вдруг почему-то показалось мне самым прекрасным и счастливым моментом моей будущей жизни.
«Да иди уже, ёпта» – пробубнил лысый мужчина в куртке цвета хаки и наушниках через всю голову, когда мы с мамой искали переход с МЦК на станцию «Ростокино» и я случайно встал в проёме машущей двери. Выходит, я для этого человека – не бессмертная душа, не венец творения, а просто помеха на пути?