Стук каблучков… Частый- частый… Я не шла, почти бежала, ничего не замечая вокруг.
Дверца "девятки" оглушительно захлопнулась за мной. Уронив голову на руль, я попыталась унять нервную дрожь.
Море слез… Их поток затопил меня, отгородив от мира. Краски меркли, меняли оттенок, окружающие предметы расплывались, текли, таяли, ломались на глазах, превращаясь в бесформенные чудовища…
Я медленно возвращалась в себя, словно выпутывалась из паутины тяжкого сна.
Вырвавшаяся наружу боль начала прятаться, отступать, ища свой укромный уголок в потаенных закоулках моей загадки-души.
Глянула в зеркало: "Ты всё ещё жива… Думаешь, случайно? Есть что-то, ради чего сей факт имеет место быть…"
"… всё, что бы вернуться…"
" Ты…жива…"
"… случайно?…"
"Есть что-то…"
Всего лишь слова… Не более…
Однако, события, последовавшие за ними, оказались столь невероятными, что человеческий разум не в состоянии поверить в их реальность и уж тем более принять.
Они ворвались в мой мир внезапно и совершенно неожиданно, полностью перевернув жизнь. Необъяснимые и загадочные…Трудно представить, какая неведомая сила привела их в движение, где брали они свое начало. Да и было ли оно на самом деле, это начало? А, может, продолжение? Как знать?..
А пока моя "девятка" несла меня в Зотовку с одной- единственной целью — убежать от реальности, мало-мальски прийти в себя и, главное, не сорваться…
"Не сорваться!" — эти слова стали для меня главной установкой в жизни, всё остальное отдвинулось на задний план.
Глава 5
Теплые летние дожди — большие обманщики.
От ненастья не осталось и следа!
К полудню облака, как по волшебству, дружно разбежались в неизвестном направлении. Июльское солнце радостно играло радужными бликами на сочных молодых листочках травы и деревьев, преображая утреннюю дождливую серость в буйство дневных красок.
Около часа ушло на сборы…
Пятьдесят километров пути, и во второй половине дня я открывала калитку родного дома.
Соседский кот, с приклеенной всему кошачьему роду мужеска пола избитой кличкой Васька, запрыгнул на крыльцо и уставился на меня круглыми желтыми глазами. Ласковый хитрец, он всегда встречал меня на пороге, будто знал, что в городских универсамах обязательно отыщется и для него лакомый кусочек…
— День добрый, Маргаритка! Глянь-ка, сколько твоих тёзок у меня под окном расцвело! — соседка Екатерина Евстафьевна, или просто тетя Катя, помахала мне рукой и, опершись о перекладину забора, наблюдала, как я загоняю машину в открытые ворота.
— Что-то ты сегодня средь недели пожаловала. Уж не в отпуск ли? Не помню, когда ты здесь последний раз отпуск-то проводила, года два аль три назад?
Тетя Екатерина — истинно русская красавица, несмотря на свои шестьдесят. Высокая, дородная, но отнюдь не толстушка…Темно-русые с проседью волосы, как обычно, заплетены в тугую косу, скрученную на затылке в тугой пучок, мягкие черты лица подчеркивает тонкая линия бровей, удивительной голубизны глаза всегда лучатся добротой и сердечностью…
Она вышла из калитки, направляясь ко мне, чтобы, как в детстве, обнять с дороги.
Красивая у нее улыбка, располагающая, искренняя, по всему видно, от сердца… И, несмотря ни на что, невозможно не ответить ей тем же…
— Здравствуйте, тетя Катя! — с сожалением вздохнула я. — Нет, не в отпуск… Случай выдался: вырвалась на три- четыре денька воздухом подышать, в речке искупаться…
— И на развалинах старой церкви побродить… — продолжила за меня Екатерина Евстафьевна.
— Изучили мои привычки?!! — улыбнулась я. — Да, место какое-то особое… Тянет туда…
— Так церковь же была, вот и тянет…
— Наверное…
— Ты погоди, — спохватилась. — Не уходи…Я тебе молочка принесу, настоящего, не такого, каким в магазинах торгуют.
Она направилась в дом и скрылась за приоткрытой дверью.
Я осмотрелась: за кустом шиповника увидела отца моей доброй соседки, деда Евстафия, сидящим, как обычно, на завалинке дома. На сей раз что-то заставило меня более внимательно приглядеться к нему: седые, давно не стриженые, волосы, выцветшие серо-голубые глаза в обрамлении густых серебристых бровей, пергаментная, испещренная глубокими морщинами, кожа. Однако время, хорошо поработав, всё же не смогло скрыть его былой привлекательности: черты лица, пусть и изувеченные старостью, были пропорциональны и правильны.
Зато грубая деревенская одежда с трудом поддавалась описанию: видавшие виды штаны, в былые времена, видимо, называемыми брюками, простая старенькая рубашка, стоптанные домашние тапочки и, конечно же, бессменная самокрутка собственного изготовления. Ничего другого дед Евстафий не признавал: все, от самых дорогостоящих, как он называл на свой лад, "Кентов", до " белого мора" считал наипервейшей отравой и "жизни укоротом".