Непроглядная тьма…
Казалось, она застилала не только глаза. Все мое существо превращалось в неё, я становилась частью её, с ужасом осознавая, что, если не увижу просвета, то просто пропаду, растворяясь в ней без остатка…
Внезапно в глубине черной бездны я различила звуки. В смятении не разобрала, что преподносит мне слух. В следующий момент, вспомнив, где нахожусь, поняла…
Пение… Оно доносилось издалека, создавая эффект присутствия, несмотря на то, что глаза всё ещё метались в темноте, ища на чем бы остановиться.
То был церковный хор…
На удивление слаженные, чистые голоса выводили с детства знакомые слова старинного песнопения. Умиротворенное, ровное и спокойное, как душа, очистившаяся от преходящей суеты мира, оно нарастало с каждым мгновением, становилось всё ближе, заполняя собой беспросветную темень, в окружении которой я уже не чувствовала себя такой потерянной.
Взгляд зацепился за островок света, проступавшего сквозь темную пелену, окружавшую меня до сих пор. Я, не отрываясь, смотрела на него, боясь моргнуть или ненароком отвести глаза в сторону.
Крошечный островок разрастался, обнажая величественную панораму, что пряталась за завесой кромешной тьмы.
Я очутилась в стенах родного храма. Далекий тридцать второй год ещё не коснулся его своей беспощадной рукой, превратив в бесформенную груду камней.
Глядя на развалины, трудно было представить, как выглядел когда-то храм, и каково его внутреннее убранство.
Невероятно, но я стояла напротив Царских врат с изображением на двух створках Благовещенья и четырех евангелистов.
В вязком мареве, расплывающемся от горящих в подсвечниках свечей, лики святых оживали, меняя своё выражение.
Оглянувшись назад, я не увидела ни одного прихожанина, пришедшего на богослужение.
Тихое пение не прекращалось ни на минуту… Однако, удивлению моему не было предела, когда, бросив взгляд на хоры, я не обнаружила там никого из плоти и крови…. Клиросы тоже оказались пусты…
Слышались лишь голоса…
Они заполняли пространств, будто певчие, окружив меня со всех сторон, пожелали остаться невидимыми.
Эта необычная литургия творилась для меня и ни для кого более — в стенах старого храма я оказалась одна…
Поднявшись на солею, остановилась у Царских врат, разглядывая нижний ярус иконостаса: слева Спаситель, справа Богородица, а так же иконы, посвященные особо чтимым праздникам и святым.
Итак, Святитель Николай. В честь него был освящен престол. Теперь моя церковь не была для меня безымянной…
Приподняв голову, я начала разглядывать второй ряд иконостаса, в центре которого располагалась икона Христа, справа и слева иконы Богоматери, Иоанна Предтечи, архангелов Михаила и Гавриила, святых апостолов Петра и Павла….
Я полностью ушла в созерцание, наслаждаясь прекрасными творениями мастеров- иконописцев из далекого прошлого…
Едва уловимый шорох открываемой двери… Я скорее почувствовала, чем различила его слухом.
Идиллия моего вневременного, призрачного мира была нарушена — в церковь кто-то вошел. Я обернулась — в мерцании свечей по направлению ко мне двигалась одинокая фигура. То была девушка, и, судя по её одеянию, она пришла сюда из позапрошлого века.
Стоп! Мои выводы ошеломили меня. А как насчет меня? В какой реальности нахожусь сейчас я?
До этого само собой подразумевалось, что я во сне. По крайней мере, именно так я себя чувствовала, хоть и не пыталась проанализировать свое состояние. Только теперь я поняла — всё, что со мной происходит, отнюдь не грезы, которые вот-вот растают, стоит лишь осознать себя живущей в единственном привычном для тебя мире, где под ногами чувствуешь земную твердь, а неба не коснуться рукой, и где невидимый хор не будет петь тебе псалмы.
Как звалась эта новая реальность? И сколько их проходит совсем близко с человеческой жизнью, лишь изредка давая о себе знать неосознанными порывами души, необычностью восприятия того или иного момента, всплеском неожиданных эмоций и чувств?
Девушка шла, задумчиво опустив голову и, казалось, не замечала моего присутствия.
Екатерина Зотова…
Я разглядела её в мерцающем пламени свечей, как только та приблизилась к одному из подсвечников. Длинное платье старинного русского покроя, узорчатый платок небрежно накинут на не собранные в прическу, разбросанные по плечам волосы, четки, обмотавшие запястье правой руки. Признаться, такой я себе её не представляла. Грусть как-то по-особому подчеркивала её красоту. Глядя на неё, почему-то вспомнилась Пьета Микеланджело, чья тайна, с первого взгляда на этот шедевр, взбудоражила мое воображение.