Монастырь был красивым. Церковный крест даже на расстоянии переливался на солнце золотом и горел огнём. Стены были каменными, крашеными белой известью. Дашка шла по грунтовой дороге и любовалась открывающейся с каждым шагом картиной.
То, что ведьмы бегут от церкви, как чёрт от ладана, неправда. Церковь и ведьмы живут рядом, но друг от друга далеки, как противоположные точки вселенной.
Бабушка считала, они слишком разные, но идут рядом, как две параллельные линии. У них не было причин пересекаться. Вера — это нечто великое и вечное. А слада — это совершенно иное, хотя тоже вечное и тоже по-своему великое, но вера более близка людям, более человечна — но одновременно словно горячий воздух, который всегда поднимается в небо. Ведьма же остаётся на земле, она и есть сама земля.
А ещё бабушка говорила, что истинно верующему даже навредить нельзя, не выйдет.
Правда или нет, Дашка не знала. Она ведь вообще никому никогда не пыталась навредить. Но в церковь ходила без боязни — бабушка иногда водила. Зачем, непонятно, видимо, бабушка что-то искала там, в вере. И должно быть нашла, раз сейчас жила при монастыре.
Дорога уверенно свернула к стене. Кованные ворота монастыря были приоткрыты. Дашка не решалась войти, но представила, что станет орать у порога, как блаженная и решила, что лучше уж войти без приглашения.
Во дворе, земля которого была укатана до состояния камня, оказалось сразу несколько человек — две женщины в монашеских рясах и несколько послушниц в обычной одежде. Между ними скакал белоснежный козлёнок.
Все они с интересом посмотрели на Дашку, а одна из монашек ей улыбнулась.
— Чем я могу тебе помочь?
Голос был мелодичным и живым, как глоток воды. Взгляд был таким добрым, что горло сжималось.
Вот тогда-то Дашка и разрыдалась.
Она ни разу не плакала с того дня, как у метро раскололся её мир, не могла плакать.
Сейчас слёзы просто душили. Наверное, она что-то говорила, но толком ничего не видела и не слышала, и очнулась только в небольшой комнате с маленьким окошком под потолком, где кроме кровати и стула мебели не было. Зато там вместе с ней была бабушка.
— Девочка моя, это ты.
Морщинистые руки легли Дашке на щёки, а она продолжала рыдать и всхлипывать. Бабушка изменилась, постарела. Стала совсем худой и седой, хрупкой, словно воробышек, а на лице появился такой покой, будто она счастлива.
— Что случилось, что случилось с тобой, милая?
— Я не могу, не могу жить, — сквозь слёзы говорила Дашка. — Не знаю, как мне жить. Я думала, что держусь, что пройдёт, что сильная. Я не могу жить, слышишь? Я не знаю, как!
— Что случилось, дитя?
Бабушка обняла её, разрешила рыдать на своём плече и только легонько покачивала.
— Я влюбилась.
Тонкие руки вдруг налились силой, когда бабушка замерла.
— Я влюбилась в Служителя, — в исступлении шептала Дашка, пряча глаза. — Влюбилась. Я не знала, что можно так сильно кого-то любить. Я не знала, что во мне столько любви, куда она только влезает! Я ведь не думала никогда, что встречу мужчину, с которым готова буду прожить всю жизнь. Но я увидела его и поняла, что он мне дороже… дороже слады. Он был красивый и умный, и сильный, и говорил такие простые, правильные вещи. Он словно хотел того же, что и я, с самого первого взгляда. Я была такой счастливой, бабушка. Даже описать не могу, как мне было хорошо! Может, всё моё счастье, что отмеряно на целую жизнь, в эти дни и потратилось? Обрушилось сразу целиком и больше его не осталось? Потом я узнала, что он меня предал. Случайно услышала. Он хотел сдать меня другим Служителям, я была у него «юбилейной». — Это слово Дашка словно выплюнула. — Они называли нас тварями. Радовались, что одной меньше станет. Он радовался, бабушка… Я сбежала, но любовь осталась. Она внутри, она как кислота, травит меня, травит и никак этого не избежать. Она внутри, ест мои внутренности, точит мои кости, и я не знаю, как от неё избавиться!
Дашка снова рыдала, и бабушка отмерла и молча гладила её по голове.
— Я не знаю, что мне делать, — всхлипнула Дашка через тысячу лет. Лицо было как влажная тряпка, покрыто слоем солёных слёз, из носа текло. Бабушка достала платок и стала вытирать Дашке лицо.
— Всё будет хорошо. Всё наладится.
Наверное, бабушка тоже этого не знала, решила Дашка, слушая ровный голос. Но выплеснутое горе было уже не таким горьким.
Они провели в комнате много времени, после бабушка решительно оторвала от себя Дашку и спросила только одно.