- Вот так прям и сдох? - недоверчиво протянул Харрис, косясь на ничего не подозревавшего, сыто икающего за столом "псодавца".
- Люди сказывают. - с придыханием подтвердил Пекарь, скручивая фартук розочкой. - Вот ярл его на цепь-то и посадил. Малого, то есь. Чтоб там и окочурился.
- И долго он так, на цепи, сидел?
Длинный снова нахмурился, подсчитывая что-то на пальцах, даже фартук на волю выпустил.
- Так выходит где-то с мая...
Харрис подавил желание сплюнуть, пожалел пол. Привычка. Пекарь скосил глаза на мальчишку, жарко зашептал:
- А уж и били его, и голодом морили, и холодом... Чем жив-то? Вот верно люди говорят - ворожбой! - и правденик осенил себя знаменьем Света. Воин все-таки стрельнул длинному под ноги густым, желтоватым плевком. "Верно, нервное у меня это. Возраст". Шагнул от окна прочь. Цепкие пальцы ухватили за рукав. Взгляд Харриса ожег рыбьи глаза, рукав освободился. Пекарь залепетал:
- А еще сказывают, херре, глаз у него не только на зверя дурной. Вот он и у Теи дочку испортил... Заворожил, заставил себе еду с кухни таскать. Поймали ее, да не разобравшись-то и прибили...
Ленлорд оцепенел. По спине пробежали острые, холодные коготки.
- А у Теи, случайно, сына еще нет?
- Есть, херре. - ошарашенно воззрились на него рыбьи глаза. Харрис вдруг понял, отчего они производили такое неприятное впечатление: ресницы у Пекаря были очень короткие, светлые, почти не заметные на сером, измученном страхом лице.
- Люком зовут? - вопрос прозвучал скорее, как утверждение.
- А откуда Вы...
Харрис уже не слушал. Шагнул на центр кухни. Что-то, наверное, было в его лице, потому что люди от него попятились.
- Все готово?
Русоволосая из двух пухленьких кухарок открыла было рот, но подбородок у нее так дрожал, что она только беспомощно махнула в сторону боковой двери: там, мол. Харрис глянул на паренька. Тот, все также молча, вылез из-за стола. Только проходя мимо русоволосой, глаза которой уже набухли слезами, коротко поклонился, прижав руку к груди. "За еду благодарил", - понял с удивлением воин.
Харрис усадил пацана на табурет повыше, взял ножницы. Показал.
- Я тебя стричь буду. А то блох, небось, развел...
Мальчишка смотрел на острые лезвия ножниц, не отрываясь. Видно, решал, воткнет чужак ему в горло их сразу, или оставит на потом. "Ну, и что тут делать?"
Харрис осторожно зашел клиенту за спину. Тот сидел пока смирно, острые лопатки топорщились под чужим плащом, того гляди новые дырки проткнут. Между ними - космы: грязнущие, колтун на колтуне. Харрис сморщил нос. И от косм, и от самого их обладателя пахло вовсе не сиренями. Он дотронулся до волос - осторожно, чтоб не напугать. Пацан дернулся, но сидел. Харрис начал кромсать, кляня себя за то, что одну из кухонных баб к этому делу не приставил. Но каким-то шестым чувством он угадывал: никому, кроме него, паренек притронуться к себе не позволит. И он начинал понмать, почему.
За ухом, разогнав вшей, он обнаружил уродливый шрам, указывавший на глубокую рану, которой предоставили заживать самой по себе, и которая, видно, долго гноилась прежде, чем края, наконец, кое-как срослись. Хуже обстояло дело с длинными хохлами на шее. Они присохли к незаживающей язве, натертой железным ошейником, снять который стоило немалых трудов самому Харрису, Шейну и местному кузнецу, коего гор-над-четец в последнюю минуту вытащил из-под носа у разъяренных хладовцев. Хохлы новоявленный парикмахер художественно выстригал по одному, пока мальчишка сдавленно рычал в закушенный кулак.
Потом настала очередь ванны. Харрис, признаться, несколько робел при мысли о необходимости погрузить брыкающееся и кусающееся тело в притащенное челядью здоровенное, глубокое корыто. Но все прошло довольно безболезненно. Тело погрузилось в дымящуюся воду само. То ли пацан купание, все-таки, любил, то ли процесс мытья был ему знаком с боле ранних и более счастливых лет. Харрис плеснул в лохань из кувшина с каким-то пахучим, антиблошиным отваром и вручил клиенту мыло.
- Давай, три. Я в баньщики к тебе не нанимался.
Мальчишка нюхнул зачем-то мыло, сморщился (как будто от самого аромат был лучше), бросил на Харриса злобный взгляд, но тереть себя начал. Уже побуревшая вода в корыте тут же почернела, несмотря на пенные пузыри.
Тут в дверь стукнули, и в нее просунулась голова Шейна.
- Так и думал, ты тут, командир. - при виде корыта карие глаза весело блеснули. - Значит, и правда, вы мытье затеяли! Ну, ты даешь, старик!
- Чего надо-то? - буркнул Харрис.
- Так ведь ярл наш, Хлад, здравия ему недолгого, всех созывает. Чару казнить прилюдно будет.
Ленлорду стало понятно воодушевление победителей за выходившим во двор окном: свист, улюлюканье и бранные вопли уже некоторое время раздражали его слух нарастающей громкостью.
- Ты иди. А я вот тут... занят.
Шейн покачал вихрастой головой:
- Хладу это не понравится.
Харрис пожал плечами:
- Я ему уже не нравлюсь, причем это - взаимно.
- Так мне его светлости и передать?
Харрис подобрал с полу, что ближе лежало, и запустил в Шейнову ухмыляющуюся рожу. Сапог с облупленным носом, из принесенных по его же приказу, бухнул в мгновенно закрывшуюся дверь. Воин перевел мрачный взгляд на пацана. Тот выловил со дна корыта утерянный от эффектного появления Шейна обмылок и сделал вид, что всецело поглощен отскабливанием собственных коленок. Вопли за окном набирали силу. Судя по их содержанию, публика выдвигала предложения на тему наиболее оригинального способа предать Чарского ярла мучительной смерти. Пока наибольшей популярностью у собрания пользовались "четвертовать гниду!" и "посадить на кол кровопивца!". Закрыть уже закрытое окно было невозможно. Харрис притворялся глухим. Пацан в импровизированной ванне - тоже.
- Как тебя все-таки звать, а? - на ответ Харрис не очень надеялся, но разговор, пусть и с самим собой, помогал скоротать время. Да и от шума во дворе отвлекал.
- Ладно, допустим, ты человеческого языка не понимаешь. - пацан удостоил его хмурого взгляда исподлобья. - Давай тогда по-простому. Вот я, - Харрис стукнул себя в грудь, - Харрис. А ты?.. - он ткнул пальцем в сторону корыта. Чуть подождал. Корыто не ответило.
- Понял. Не хочешь - не надо. Я сам тебя окрещу. - пацан повернулся к нему спиной, принялся демонстративно намыливать живот. - Три-три, старайся. Я тебе имечко подходящее придумаю. - взгляд "крестителя" заметался по комнате в поисках вдохновения.
- Вот, например, Гвоздь. - пацан послал Харрису убийственный взгляд через плечо и ушел под воду. Типа, мыло с головы смывать. - Не нравится. А как насчет... - Харрис принюхался к антиблошиному средству, подождал для приличия, когда мальчишка вынырнет, - Череды?
Пацан фыркнул, будто ему вода в нос попала, стал ожесточенно надраивать спину, где мог достать. У самого глаза - синие щелки, но делает вид, что ему все равно... Делает вид! Харрис с трудом сдержался, чтобы не вскочить с табурета. Точно, малый прикидывается! Все он прекрасно понимает, и на азири, и на тан. Только не говорит. Не может? Или не хочет? Ладно, мы ему подыграем. Посмотрим, что у него там с языком. Главное, не перегнуть палку...
Харрис уютно скрестил на груди руки:
- Вижу, тоже не нравится. Ты прав, звучит как-то... по-девчачьи. - если бы глаза могли убивать, от Харриса осталась бы дымящаяся горка пепла. - Надо что-то попроще... - как ни в чем ни бывало, продолжал он. - Может, Щенок? Все-таки в конуре сидел, разговаривать не умеешь...
Мальчишка отложил мытье, уставился на Харриса. В светлых глазах что-то полыхнуло так, что Харрис понял - это та грань, которую переступать нельзя. За окном мужчина орал истошным, по-бабьему тонким голосом. Кажется, все-таки победило четвертование. Харрис сплюнул тягучей, горькой слюной на затоптанный пол.