Жак Деррида
Глаза языка
Письмо Гершома Шолема Францу Розенцвейгу Иерусалим, 7 Тевета 5687 (12 декабря 1926 г.)
«Эта страна похожа на вулкан с бурлящей магмой языка. Здесь говорят обо всем, что может привести нас к провалу, и больше, чем когда бы то ни было - об арабах. Но существует еще одна опасность, вызывающая бoльшие опасения, чем арабская нация, и являющаяся неизбежным следствием сионистского проекта: как быть с «актуализацией» древнееврейского языка? Этот сакральный язык, которым питают наших детей, - не есть ли он пропасть, которая рано или поздно непременно разверзнется? Здешние люди, определенно, сами не понимают, что делают. Они думают, что они секуляризовали древнееврейский язык, лишили его апокалипсического острия. Но это, конечно, не так. Секуляризация языка - это лишь некая манера выражаться, устойчивое выражение. Невозможно избавить от ноши слова, нагруженные смыслом до отказа, - или придется пожертвовать самим языком как таковым. Фантасмагорический воляпюк, на котором говорят на наших улицах, в точности определяет то невыразительное лингвистическое пространство, что сделало возможным «секуляризацию» языка. Но если мы попытаемся передать нашим детям язык [langue] таким, каким его передали нам, если мы, поколение переходного периода, возродим для них язык [langage] древних книг, чтобы он смог вновь открыть им свой смысл, можем ли мы быть уверены в том, что религиозная мощь этого языка [langage] не обратится когда-нибудь со всей яростью против тех, кто на нем говорит? И в день, когда произойдет этот взрыв, - каким будет поколение, которому придется испытать на себе его последствия? Если же говорить о нас, мы живем внутри своего языка, подобные, в большинстве, слепым, идущим над пропастью. Но когда зрение вернется к нам, к нам или к нашим потомкам, не упадем ли мы в глубину этой пропасти? И никто не может знать, будет ли жертва тех, кто погибнет в этом падении, достаточной для того, чтобы бездна снова закрылась. {…}» (Это письмо Гершома Шолема Францу Розенцвейгу было впервые переведено и опубликовано Стефаном Мозесом в Archives de Sciences sociales et Religieuses (1985, № 60/61)). _
Чем же должен быть язык, и, прежде всего, сакральный язык (но мы увидим, что, по мысли Шолема, других языков нет), чтобы две вещи - увидеть его и упасть в него - были бы одним и тем же событием? Какова связь между светом ясности, сущностью языка и падением в глубину бездны? Как понимать это имя бездны, которая, как мы увидим, ведет к имени как таковому, имени имени, и имя которой так часто повторяется в письме (2)? Мы только что встретили его в первый раз. Несколькими строками ниже, критикуя тех, кому хватило смелости, демонической и слепой, вернуть жизнь священным именам, возродить язык, которому предстоит стать неким эсперанто, Шолем описывает их как «зачарованных» (но в то же время они и чародеи, чародеи-подмастерья), беззвучно идущих «над пропастью», в момент, когда они передают нашему юному поколению имена и знаки предков. Между тем, именно те самые священные имена, которые эти слепцы передают по наследству юному поколению, - они и есть пропасть. Они таят в себе бездну, бездна запечатана в них. Не видя, не зная, что они делают, эти люди передают нашим детям в наследство бездну. Пропасть заключена в имени, могли бы мы сказать, если бы подобная топология была представима, если без-донность Abgrund’а еще как-то можно было бы очертить, во что-то вписать, понять. То, что в глубине этой бездонности и чего не видят слепые чародеи секуляризации, - это не сама бездна, над которой они идут, подобно безумцам, ибо бездна, как и язык, не дает себя подчинить, приручить, инструментализовать, секуляризовать. Не пропасть и не язык, поскольку и пропасть и язык имеют место - свое место - в имени: «Sprache ist Namen»: «Язык есть имя». Sprache - это одновременно язык и языковой строй [la langue et le langage]. Недостаточно сказать, что язык имеет бытие или заключен в именах. Говорить - значит именовать, называть. Что это значит? Что сам Шолем хочет таким образом назвать в этом письме? И поскольку сам вопрос бездонен, как читать это письмо?
Я попытаюсь предложить здесь прочтение настолько внутреннее, насколько возможно. Я не верю в чисто внутренние прочтения, не верю в возможность следовать им со всей строгостью. Даже если мы не будем прибегать здесь к другим, столь многочисленным аргументам, способным доказать это, и постараемся ни на шаг не отдаляться от этого письма, уже самого события имени достаточно, чтобы нарушить этот мнимо внутренний характер текста. Тем не менее, документ, каковой являет собой это письмо, в достаточной мере богат и, если можно так сказать, зримо бездонен, чтобы в качестве первого шага нам стоило попытаться держаться как можно ближе к тексту письма в надежде потерять при чтении как можно меньше.