Они чокнулись и выпили.
— Уф! — передернул плечами Матвей. — Крепкая, зараза. И как вы только ее пьете?
— Молча, — усмехнулся Камельков. — Ты не кривись, а закуси соленым грибком. Иначе не поймешь всю прелесть этого старинного русского напитка.
Матвей послушно нанизал на вилку соленый груздь и отправил в рот.
— М-м… — прикрыл он глаза. — Здорово!
— Еще бы, — кивнул Миша. — Тебя бы к нам на полгода — сделали бы из тебя человека. Хотя… — Он скептически оглядел приятеля. — Полгода, пожалуй, мало. Тут и всей жизни не хватит.
Витя Солонин посмотрел на Поремского и вдруг спросил:
— Слушай, Володь, а чего это ты ему про карту задвинул? «Ваша карта бита». Что еще за беллетристика?
Поремский замялся и ответил со смущенной улыбкой:
— Да понимаешь, Вить, я всю жизнь мечтал сказать эту фразу. А тут еще Матвей так заразительно играл в своего Мегрэ, что и мне захотелось чего-нибудь этакого. Вот и не сдержался. Что, очень глупо получилось?
— Да нет, — пожал плечами Солонин. — Просто немного неожиданно. И голос у тебя был такой… внушительный. Я чуть ствол не выронил от испуга.
— А по-моему, здорово! — высказал свое мнение Камельков. — Я первый раз в жизни чувствовал себя так, будто меня в кино снимают. И знаете что… мне это понравилось! Счастливчик ты, Матюша!
— Ну меня пока что никто в кино не звал, — заметил Матвей.
— Неважно, — сказал Миша. — Ты ведь артист! Не звали, так позовут. Кстати, Владимир Дмитриевич, между первой и второй перерывчик небольшой. Наливайте!
Друзья выпили еще по одной. Закусили.
— Как там Сулейман? — спросил Витю Солонина Поремский.
— Нормально, — ответил тот. — Он сейчас в больнице. Не отходит от своей Асет. Сидит, держит ее за руку и говорит, говорит.
Поремский понимающе кивнул:
— Что ж, ему есть что рассказать. Да и ей тоже.
— Угу. Только она ему больше стихи читает, чем рассказывает. Я думал, головою тронулась, но Сулейман сказал, что она и раньше стихи сочиняла. Так что все в порядке. Врачи даже говорят, что ей это полезно. Психотерапевтический эффект и все такое.
Солонин вставил в рот сигарету и принялся рассеянно хлопать себя по карманам в поисках зажигалки. Поремский взял зажигалку со стола, высек пламя и поднес к сигарете.
— Благодарствую, — сказал Солонин, прикуривая. Усмехнулся. — Это я ее, что ли, туда положил?
— Угу.
— Надо же. Совсем голова плохая стала.
— Ты уже сказал Сулейману про лагерь? — спросил Поремский.
Солонин покачал головой:
— Нет еще.
— Надо сказать. Кстати, как там все прошло? Я не успел расспросить о подробностях.
Солонин выпустил ровное колечко дыма и сказал:
— Гладко. Тихо окружили, тихо вошли, тихо взяли. Благодаря Сулейману спецназовцы изучили карту лагеря до мельчайшего камушка. Это сократило время проведения операции и свело потери к минимуму.
Поремский нахмурился:
— Значит, потери все-таки были?
— Не с нашей стороны, — сказал Солонин. — Убиты три боевика. Одна девушка, Тамуся Вацуева, серьезно ранена, врачи сейчас борются за ее жизнь. Бариеву пуля прошила щеку и нос. Красавцем ему больше не быть. А в остальном тишь да гладь.
— Это ты хорошо сказал — тишь да гладь. А знаешь, перед чем обычно бывает затишье?
— А то, — кивнул Солонин. — Перед бурей. И моя интуиция мне подсказывает, что буря не за горами. Меркулов согласился на проведение нашей операции на свой страх и риск. Победим, значит, не за что и судить, ну а нет… так нет… Но с нас это, само собой, ответственности не снимает. Плохо будет ему — плохо будет и нам всем.
Камельков откашлялся в кулак и хмуро произнес:
— Хорошим людям всегда достается, а подлецы живут, жируют и коптят пузо на солнышке. Но в этом случае так не будет. Я костьми лягу на пороге тюрьмы, если Сметанина отпустят. Я… Черт возьми, в конце-то концов, я объявлю голодовку!
Камельков яростно вонзил вилку сразу в два кусочка селедки и со сладострастием людоеда отправил в рот, словно решил заранее поднакопить жирок к предстоящей голодовке.
9
Асет лежала в постели расслабленная, побледневшая, с рассыпавшимися по подушке каштановыми волосами. Она крепко сжимала руку Сулеймана тонкими, сильными пальцами и читала ему только что сочиненные стихи. Она читала стихи тихо, почти шепотом, не отрывая сияющих глаз от осунувшегося, потемневшего от переживаний лица Сулеймана.