Когда мы уезжали, на улицу уже опустились летние сумерки, и вместе с бабушкой и дедушкой нас провожал фантастический закат над лесом. Мама села со мной на заднее сиденье и интересовалась, понравилось ли мне это лето, и еще задавала кучу вопросов – о том, с какими ребятами подружился, готов ли к школе (конечно, не готов), хорошо ли кормила бабушка и что это за синяк на правой коленке. А папа между мамиными вопросами и моими ответами успевал вставлять свои новости – например, у нас появились новые соседи, а у них двое детей моего возраста, значит, можно с ними подружиться, а еще теперь в моей комнате новые обои…
Когда наш автомобиль поднялся на холм, и деревня была готова вот-вот пропасть из виду, я бросил назад прощальный взгляд. Бабушка уже зашла домой, а дедушка продолжал стоять на том же месте, откуда нас провожал, и неотрывно наблюдал за лесом вдалеке.
Осень
В следующий раз я приехал в деревню поздней осенью. Эту короткую недельную вылазку я воспринял с облегчением – в школе совсем ничего не изменилось, учеба не клеилась, а учительница постоянно жаловалась родителям на мою успеваемость. "Он постоянно будто витает в облаках", сказала она моей маме. Мама укоризненно смотрела на меня, просила дать мне второй шанс, а я стоял рядом и стыдливо упирал глаза в пол, хоть и понимал, что этот стыд – явление временное и ничего не значащее.
Не знаю, что с ней случилось, с этой успеваемостью – просто я вдруг понял, насколько мне стало неинтересно все, что было связано со школой. Те немногие друзья, что у меня были до летних каникул, после начала учебного года вдруг наскучили мне; их детские забавы меня только раздражали, как будто я стал гораздо старше. Мне больше не хотелось взрывать с ними петарды, играть в их глупые игры и обсуждать девчонок из параллельных классов. На уроках я не хохотал над шутками одноклассников, а украдкой рисовал на тетрадных полях сотни маленьких звездочек – одна за другой, клетка за клеткой. Однажды мама увидела, чем я занимаюсь на уроках, и в гневе вырезала поля во всех моих тетрадях; после этого я больше не мог их рисовать.
Когда с меня стал слезать летний загар, я вдруг с удивлением обнаружил, что на том месте, где звездное пламя соприкоснулось с моей кожей, остались следы: еле видные язычки бесцветного огня, похожие на почти незаметную татуировку. Если не вглядываться, то их было невозможно заметить, но, зная феноменальную наблюдательность моей мамы, я все же старался не показывать ей эти следы.
Целыми днями я пропадал в местной библиотеке, один за другим поглощая детские романы; особенно мне запомнился один – про приключения мальчика примерно моего возраста и его домашней лошади, которую родители решили продать. Они долго путешествовали по сказочным местам, а под конец все же вернулись домой, и все пошло своим чередом: мальчик отправился в школу, а лошадь продали в какое-то цветочное хозяйство. Когда детские книжки закончились, я перешел на стихи. Но те быстро наскучили, потому что все были либо про любовь, либо про смерть; когда я спросил библиотекаря, почему так, он, закатив глаза, флегматично ответил: "Что поделать, юноша… Таковы особенности нашей поэзии. Видимо, нашу душу трогают лишь две этих темы". Поэтому оставались только энциклопедии.
Однажды мне на глаза попался звездный атлас. Несколько часов я изучал его вдоль и поперек, пытаясь отыскать ту лесную гостью, но каждый раз убеждался, что найти ее не удастся – слишком уж похожи были звезды друг на друга. Тем более, я видел лишь свет, а не саму звезду – возможно, дедушка смог бы опознать ее. С другой стороны, что бы это дало?
По ночам мне часто снился один и тот же сон: я гуляю по деревне, и тут за спиной вырастает тот самый холм, а на нем меня ждет прекрасный свет. Дедушки рядом нет, и меня никто не может удержать от того, что я увижу там, на вершине; улыбаясь, я поднимаюсь наверх, и в тот момент, когда прекрасный свет должен ослепить меня, мне в лицо ударяет сильный поток воды. Кувыркаясь, я падаю вниз, а вода все прибывает, и вот уже нет никакой деревни, никакого леса вдалеке… Лишь бескрайнее глубокое море вокруг, его темные воды смыкаются над моим лицом, и я тону. Перед тем, как проснуться, я вижу в мутных глубинах тот самый свет; собравшись с силами, я плыву к нему…
В деревню меня привез папа. Как обычно, мы промолчали всю дорогу. Мои глаза скользили по бесконечным деревьям, тянувшимся к небу вдоль всей дороги, в ушах плескался хрипло-тихий шансон, и я думал, что, наверное, родители расстроены тем, как я стал относиться к учебе. Но я не мог ничего поделать с этим – казалось, вернувшись в школу, я будто потерял часть какого-то огня, горевшего внутри. Сны стали волновать меня куда сильнее, и мне хотелось лишь одного – вновь любоваться таинственным сиянием, пляшущим на моих руках. Чем больше времени проходило с тех пор, тем сильнее было это желание, и тем сильнее меркнул мой интерес ко всему остальному.