Васьки больше не было – наверное, ушел домой. Я взглянул на окна его дома, но они были затянуты привычными бледно-голубыми занавесками, за которыми нельзя было ничего разобрать. Что же случилось с Васькой в лесу? Почему он стал таким странным?
И тут я вспомнил, что сопровождало его пропажу. В ночь перед этим я увидел падающую звезду – и был уверен в том, что однажды мне уже довелось встретить ее. Неужели Вася добрался до нее? Это было единственным ответом. Но почему он стал таким… странным? Я тоже видел ее, как и дедушка, и это на нас никак не повлияло.
От мыслей меня отвлекли Паша и Валентин: они шли по дороге и что-то очень оживленно обсуждали. Я обрадовался, что ребята тоже здесь – без них неделя каникул была бы совсем тоскливой.
– Дядя Кеша пропал, – сообщил Паша после приветствия. За то время, пока мы не виделись, он здорово подрос и расширился. В их тени я выглядел совсем маленьким.
– Пропал?
– Ага. Охотники пытались искать, но уткнулись в лес. Дальше следы исчезают. – Паша сплюнул себе под ноги и растер плевок носком сапога. – Мы вот думаем сходить туда, поглядеть на его дом.
– Дом – это слишком громко сказано, – сказал Валентин. – Скорее, землянка.
– Я с вами, – мгновенно ответил я, и мы пошли.
Дом дяди Кеши был на самом отшибе деревни – тропинку туда совсем заросла, а протаптывать ее было некому. Лишь примятая в некоторых местах буйная трава и следы сапог, отпечатанные в грязи, свидетельствовали о том, что кто-то недавно озаботился судьбой деревенского алкоголика и все-таки решил его навестить. Когда последний нормальный дом скрылся за деревьями, Паша, воровато оглядываясь, достал из кармана смятую пачку сигарет, зажигалку и деловито закурил. Валентин неодобрительно глянул на него, но ничего не сказал.
– Уже видел Ваську? – выпустив изо рта дым, спросил Паша.
– Видел. Что с ним такое?
– Да мы и сами не знаем. Держится так, будто сам себе на уме.
– А мне кажется, – сказал Валентин, – он все еще обижается на нас. Ну, из-за того случая осенью. Помнишь, когда он поспорил с тобой, а мы потом его найти не смогли и по домам разошлись?
– Да, наверное, – задумчиво ответил я, хотя понимал, что их предположения, скорее всего, ошибочны. Впрочем, не рассказывать же им про звезду?
Вскоре из-за деревьев показались развалины, в которых жил дядя Кеша. Покосившаяся дверь печально скрипела на единственной петле, раскачиваясь на ветру. В окнах не хватало стекол – их осколки щедро устилали прижатую к земле чьими-то шинами грязную траву. Неподалеку с важным видом ржавел старенький "москвич"; наверное, когда-то на нем ездил дядя Кеша – хотя нет, на нем катался Иннокентий, у которого были жена, дети и настоящая жизнь, а не тот, кем он стал после всего, что с ним приключилось. Никаких звуков, выдававших здесь присутствие человека, до нас не доносилось.
Мы разбрелись по окрестностям, внимательно изучая каждую деталь. Заброшенное место мгновенно возбудило в нас дикое любопытство, как и в любом мальчишке – с видом опытных детективов мы внимательно приглядывались к любой мелочи, осторожно перешагивали через препятствия и делились друг с другом находками.
– Смотрите! – Паша поднял с земли выцветшую бледно-розовую тряпку и расправил ее – тряпка оказалась платьем. – Дядя Кеша, похоже, скрывал от нас свои секретики.
Валентин хохотнул.
– А это, наверное, его семья, – сказал я, приглядевшись к пожелтевшей фотографии, валявшейся около входа, вернее, спуска в дом. На фотографии было четверо – красивая женщина в том самом платье, двое черноволосых мальчишек и сам Иннокентий, которого было совсем не узнать – тут он был молодой, высокий и с широкой улыбкой. Ребята подошли, чтобы посмотреть повнимательнее.
– Точно. Вот это его старший, он лет на пятнадцать нас старше, – Паша показал на одного из мальчиков. – Его, по-моему, Стас звали. А второго не помню.
– Кажется, Дима, – сказал Валентин, что-то припоминая. – Мне мама говорила.
А я все глядел на фотографию, на отца семейства и никак не мог поверить, что время и горе так сильно способны изменить человека – превратить его в тень самого себя, мрачное отражение, которым все мы знали дядю Кешу. Знал ли он тогда, как может измениться? И как смирился с этим изменением – молча и безропотно? Я не раз глядел на фотографии своих родственников, и замечал только внешние изменения – чуть меньше морщин, чуть выше рост, но глаза и улыбка не менялись никогда. Сейчас я глядел на то, что меняет человека сильнее времени. И возникла еще одна мысль: можно ли умереть до того, как ты, собственно, умер? Умереть внутри, но поддерживать иллюзию жизни? Мне вдруг стало жаль дядю Кешу – жаль, что я так и не смог узнать его получше, не узнал про его жизнь, про его детей. С другой стороны, захотел бы он со мной говорить? Даже если он и не забыл о прошлой жизни, утопив ее на дне бутылки, вряд ли бы он захотел обсуждать со мной все свои горести.