– Тебе грустно, дедушка? – спросил я, заглянув в них. – О чем ты грустишь?
– Какая грусть, Мишка? – слабо спросил он. – Всего лишь болезнь… У нас, стариков, болезни проходят тяжко…
Я опустился на один уровень с его глазами и снова тихо спросил:
– О чем ты грустишь, дедушка?
Его подбородок немного дрогнул, потом он крепко сжал губы, будто боясь что-то выболтать.
– Не грусть… – он помолчал, подбирая слова. – Я скучаю по одной вещи… Но боюсь, ты еще не можешь понять меня. Хоть ты и очень умный, Мишка…
– Ты грустишь по звезде?
Он громко втянул носом воздух и снова зашелся тяжким кашлем.
– По ней, Мишка… – тихо произнес он, когда кашель прекратился. На его глазах блеснули слезы, но он быстро вытер их подушкой. – Какая же она была красивая… Нам еще очень рано видеть такую красоту…
Его глаза снова уставились в стену, сквозь меня.
– Какая же она была красивая, – одними губами прошептал он, и морщины на его лице разгладились.
– Мы обязательно встретим ее снова, – горячо прошептал я. – Дедушка, вот увидишь! Не грусти! Мы снова пойдем в лес, и ты сможешь ею полюбоваться… Так ведь, дедушка? Вот, держи, – я снял с груди свою игрушечную звездочку и вложил ее в ослабевшие ладони, – она почти такая же красивая, как и та звезда, я видел! Ты только выздоравливай, дедушка!
Дедушка закрыл глаза, слабо кивнув. Я понял, что мне нужно уходить – похоже, он слишком устал. Уходя, я еще раз обернулся и прошептал:
– Ты только выздоравливай, дедушка.
***
Всю весну я усердно занимался в школе и даже выправил все свои оценки. Иногда мама звонила своим родителям, чтобы узнать о состоянии дедушки, на что бабушка отвечала: он медленно, но верно идет на поправку. Правда, приехать в гости отказалась, сказав, что тогда все хозяйство встанет. На лето мама отправила меня в школьный лагерь, чему я был не очень-то рад – разве каникулы придумали не для того, чтобы отдыхать от одноклассников?
Я вернулся в город в конце августа и почти сразу же попал в водоворот воскресшей школьной жизни. Воспоминания о таинственном сиянии, деревне, бабушке с дедушкой стали постепенно блекнуть, уступая место новым. Когда пришла пора писать ежегодное сочинение на тему "Как вы провели это лето", я во всех красках расписал наш с дедушкой охотничий поход – и в моей версии этой истории мы вернулись из леса с добычей, как настоящие герои. Об упавшей звезде я умолчал, понимая, что никто из слушателей просто не поймет, о чем идет речь.
Со светлой печалью мы проводили бабье лето, сентябрь сгорел в красно-желтом мареве. Октябрь поминал ушедшее тепло совсем уже повзрослевшим ветром. В ноябре наступила самая отвратительная пора – поздняя осень. Бесконечные унылые дожди, медленно превращающие город в топкое болото, скорбящее и совсем холодное солнце, вечно грязные ботинки и промозглый ветер – это время года решительно не за что было любить или хотя бы уважать. Осень была похожа на одного моего одноклассника, длинноволосого, вечно ноющего и совсем недавно узнавшего о значении слова "депрессия".
Родители пропадали на работе почти круглые сутки, возвращаясь лишь под вечер. В то немногое время, отведенное им до сна, они пытались восполнить разлуку друг с другом и со мной, устало даря остатки любви. Я никогда не требовал от них лишнего внимания для себя, считая это эгоизмом и понимая, что у них и без того много проблем; мне хватало, что хотя бы утром и вечером мы с ними находимся вместе. Кроме того, присутствие родителей ощущалось тогда, когда их не было рядом – будь это надпись на салфетке о ждущем меня в холодильнике ужине, второпях выведенная заботливой маминой рукой, или же какая-нибудь новая безделушка, подаренная отцом. Я знал – время осенней неразберихи вскоре пройдет, уступив место зиме, а оттуда уже рукой подать до следующего лета. Домой я возвращался ровно перед приходом родителей, чтобы они не предприняли мер по сокращению моей свободы, а большую часть времени проводил в компании таких же праздно шатающихся одноклассников.
В один из множества омерзительных дней дождь пошел в самый разгар нашей игры. Спрятавшись под козырьком подъезда ближайшей многоэтажки, воровато оглядываясь на спешащих домой взрослых, мы печально осознали, что ливень зарядил до самого утра и уже не даст нам сегодня повеселиться. Словно шпионы, пойманные с поличным, мы стали разбредаться по своим остановкам, разбрызгивая грязь и шлепая по лужам мокрыми ботинками.
На остановке, как назло, было пусто – значит, автобус уехал совсем недавно, и нового придется ждать очень долго. Минут через пять под козырек заглянул растрепанный мужчина; одежда на нем сидела как на сбежавшем из магазина манекене, уставшем терпеть ежедневные примерки, но взгляд был живым и искавшим того, кто мог бы его выслушать. Когда он направил этот взгляд на меня, я осторожно отступил к дальнему концу остановки и приготовился бежать. Но мужчина, увидев, что перед ним всего лишь ребенок, мгновенно утратил интерес, вытащил из кармана своего огромного, явно не по его размеру пальто пачку сигарет, выловил одну и медленно, с видимым наслаждением, прикрыв глаза, закурил. Выпустив изо рта струйку дыма, он скрипучим голосом негромко запел: