Луна утонула в облаке. Стало темно. Справа торчали черные скалы. Слева, за обрывом, угадывалась просторная низина.
Состав врезался в тоннель. Гулко загремели колеса и буфера. Вой паровозов ударил в уши, дым сдавил горло…
Вынырнули из туннеля. Отдышался. Справа по-прежнему скалы. Слева вверху вспорол облака острый серп луны. И тотчас низина под нами замерцала и…
Вновь туннель, грохот, гарь…
И так из туннеля в туннель, ночью, в пробиваемом ветром полушубке, со слезами, замерзающими на ресницах, мчался я мимо Байкала, безнадежно вглядываясь туда, где за изменчивым пологом тумана скрывалось самое замечательное озеро в мире…
Говорят, надо сочетать умственный труд с физическим. В Чите я их сочетал.
Главная моя работа была — сидеть в Геологическом управлении, изучая отчеты разных экспедиций. Отчеты были толстые, многотомные. Писали их геологи чаще всего сообща.
Конечно, геологический отчет не детектив. И по стилю он заметно отличается от произведений классиков литературы. Особенно однообразны и насыщены цифрами и графиками работы последних лет. Смысл их был для меня смутен. Путался я в бесконечных схемах, картах, чертежах и разрезах, как щенок в незнакомой квартире.
Нечего сказать: приехал за тридевять земель в Забайкалье, чтоб киснуть в четырех стенах! До обеда, как говорится, борешься с голодом, а после обеда — со сном.
Временами прибывало из Москвы снаряжение. Его требовалось перевозить со станции на склад. Тут уж не задремлешь!
Мне нравилось угадывать характер каждой вещи, прилаживаться к ней, соразмеряя свои усилия с ее формой и весом. Тяжелые мешки перекидывать через плечо, как кувыркают своих противников бравые киногерои. Ящики переносить, прижимая к животу, от чего ноги идут вразброс, как у конькобежца.
Часть снаряжения следовало переправить на север, в поселок Ципикан, где находилась база одного нашего отряда.
Выехали мы пятого апреля, утром. Ворчал наш «ГАЗ-63», взбираясь на пологие сопки. Ворчал и Николай Николаевич:
— Полтыщи километров… А если что? Сезон кончился. В эту пору только дураки ездят.
Мы ехали именно в эту пору. И ругали начальников. Так уж положено. С ними от этого ничего не случится, а нам — облегчение. Недаром на японских фабриках ставят резиновые чучела руководителей. Обиженные рабочие могут бить их (чучела) палкой. Вот и мы как бы били чучела своих начальников.
Сопки вдали были светлые, с черными каемками, будто вырезанные из картона. Приближаясь, они медленно поворачивались, открывая затененные склоны, и становились выпуклыми.
Шоссе стало петлять, поднимаясь на Яблоновый хребет. Неожиданно стемнело. Через дорогу наискось заструилась поземка. Началась пурга. Снежинки, словно притягиваясь к машине, липли к стеклу.
Снежный хоровод то и дело сбивал нас в кювет.
За день проехали совсем немного. Заночевали в селе Романовке, со всеми удобствами, в просторной деревянной комнате. До поздней ночи стучало домино, всплывали к потолку клубы папиросного дыма и хохотали на скрипящих кроватях заезжие шоферы, развлекаясь анекдотами.
За поселком Романовка свернули на запад и спустились на Угрюм-реку — Витим, как на широкое заснеженное шоссе. За зиму здесь машины накатали гладкие колеи.
Грузовик скользил по льду, изредка подскакивая на трещинах.
Повсюду сутулились сопки, усыпанные, как иголками, хилыми лиственницами. Ветер сметал снег с обрывов. В излучинах поблескивал лед, и у машины заносило задние колеса. Плавание!
Застывшая река текла и текла навстречу. Редкие, чернеющие над обрывами зимовья спокойно провожали нас узкими щелями окон.
Мотор гудел по-домашнему, как примус. В кабине было уютно и скучно.
А если остановиться у этого обрыва, над которым свисают лохматые кусты, и покопаться в сером песке? Вдруг блеснут в ладонях желтые крупицы золота? На этой реке все возможно…
А в сущности, зачем мне золото?..
Лопнул баллон. Я выпрыгнул из кабины будто в ледяную воду. Перехватило дыхание.
Помогая Николаю Николаевичу, я успел прочувствовать власть сибирского мороза, сковывающего пальцы и губы, высекающего слезы из глаз.
А там — вновь кабина, налитая теплом, и течение навстречу замерзшей реке, темным берегам и заснеженным сопкам…
В сумерках добрались до поселка Еленинское. Мороз был крепок. Снег под ногами скрипел — нет, пел, звучал звонко и нестройно, как скрипки оркестра, когда их настраивают перед началом концерта. И звезды были какие-то звонкие, лучистые…
А «газик» уже ворчал — Николай Николаевич сидел в кабине. Вновь мы двинулись по гладкой, как шоссе, реке, и бесконечные гряды сопок поползли нам навстречу.