Купание не доставило мне удовольствия. Но может быть, есть какой-нибудь смысл в том, что я, один из миллиардов людей, окунулся в это молчаливое озеро — одно из миллионов озер безлюдных северных равнин…
Конечно, мы были заняты не только охотой и купанием. Безделье расслабляет. Наша начальница — Вера Романовна — водила нас по соседним сопкам, знакомила с обнажениями. Народ у нас собрался разношерстный: геологи, геоморфологи, мерзлотоведы, гидрогеологи. Местные горные породы, среди которых преобладали вулканические лавы и пеплы, были многим в диковинку.
Андрея и Бориса обучили отмывать шлихи.
Сначала на берегу речки им было показано, как это делается. Виктор Сергеевич, второй десяток лет работающий на Чукотке, терпеливо, показательно отмывал шлих в деревянном лотке, напоминающем корытце.
Наполнив лоток песком, он опускал его в воду и, придерживая за бортик, несильно тряс взад-вперед. Время от времени Виктор Сергеевич загребал растопыренными пальцами песок и отбрасывал в сторону гравий. Наконец, на дне лотка остался черный порошок. Наполнив лоток и зачерпнув в пригоршню воды, Виктор Сергеевич ловко смыл черный порошок в подставленный ситцевый мешочек, туда же сунул бумажку с номером шлиха, чтоб все было «по форме».
Два раза повторил Виктор Сергеевич эту операцию и сказал: «Дело нехитрое. Давайте сами».
Ребята провели у реки часа два. Тренировались. Не замечали, что холодная вода ломит руки, что устает спина и затекают ноги. Шлихи осматривали слишком тщательно, в надежде на «фарт»: вдруг среди темной массы блеснут зеленовато-желтые крупинки!
После полудня им было дано задание отмыть шлихи в ближайших к лагерю ручьях.
Борис взял ружье, Андрей — широкий охотничий нож. Оба натянули на ноги высокие болотные сапоги, накинули на плечи брезентовые плащи. Каждый сунул в свой рюкзак лоток, лопату, несколько мешочков.
И они ушли — плечо к плечу, широкими, уверенными шагами. Должно быть, в эти минуты виделись им отчаянные золотоискатели Джека Лондона и слышался зов таинственного мира приключений.
Начался надоедливый холодный дождь. Стало сумрачно и неуютно.
Мы собрались в нашем походном домике-балке. Рация свиристела, как птица. Вещая птица, твердящая обрывки слов, мелодий, тонкий писк морзянки.
— Выдай что-нибудь веселенькое, — сказал Игорь радисту, гремя мисками, и под джазовую дробь стал ритмично притопывать.
Посуда позванивала в такт.
— Па-пара-па-па… — тараторил Игорь, притопывая.
— Психованный, — сказал негромко Толя.
Тем временем начались шахматные баталии — лучший способ коротать вечера. Ожили деревянные фигурки. Каждая обрела силу, хитрость, свойство передвигаться. Пешки потащились в ферзи, легкие фигуры — поедать друг друга, ферзи — метаться во все стороны. Короли затаились в укромных уголках.
— Начальство — дома, а рабочие вкалывают, — вдруг вспомнил Игорь.
— Болтаешь чепуху! — сказала Вера Романовна, не отрываясь от тетради. Она перечитывала записи, сделанные в Москве. Она работала.
— Я не к тому веду. Ребятишки-то золото моют. Их сейчас от этого дела трактором не оттащишь. — Он стоял в клубах пара и ссыпал в кастрюлю крупу. — Так все говорят: романтика и прочее. А не дай три оклада, кто сюда поедет? Вон золотишко-то намывать они не устают!
Игорь подхватил ведро, с грохотом выпрыгнул из балки и побежал к ручью.
— Вот тип! — сказал я. — Любитель деньжат.
— А кто их не любит! — отозвался Толя.
— Балабол, — сказала Вера Романовна. — Послушать только его… Между прочим, оклад свой в Москве оставил. Доверенность написал матери.
В восемнадцать часов ребята не вернулись. Прошел час. Дождь увереннее затарабанил по палатке. Прошел еще час. Сумерки сгустились: тучи опустились ниже, набухли, стали густо-голубыми.
— Несите ракетницу, — сказала Вера Романовна. Было заметно, что она волнуется.
Я не чувствовал особого беспокойства за ребят. Такие крепкие, сильные парни — что с ними может случиться? Они, пожалуй, вдвоем и с медведем справятся. Вспомнил, как перед уходом Андрей сказал, улыбаясь: «В этом самом мешочке золотишко принесем, однако!»
Он небрежно скомкал мешочек, сунул в карман, подмигнул. Мне показалось, у него замечались симптомы золотой лихорадки: голос был слишком возбужденным и глаза как-то по-особенному блестели. Да и утром, обучаясь мыть шлих, он излишне скрупулезно просматривал черный порошок, оставшийся в лотке…