Принесли ракетницу. Выстрелили. Две ракеты стремительно взвились одна за другой, прочертили две красные полосы и, чуть задержавшись в верхней точке, понеслись вниз, роняя искры.
И, как это нередко случается, в тот самый момент, когда решено было отправиться на поиски, намечался план спасательной операции и распределялись маршруты, невдалеке послышался треск кустов.
Андрей и Борис вышли плечо к плечу, чуть вразвалочку. Их плащи намокли, потемнели. На лицах блестели капли воды. Высокие сапоги-ботфорты лоснились, будто начищенные.
— Явились, голубчики! — в сердцах сказала Вера Романовна и пошла в балок.
И мы все, кто стоял на дожде, тоже полезли туда: теперь можно было поужинать. Игорь крикнул, высунувшись из двери:
— Эй вы, детский сад! Давай на ужин!
Встречу нельзя было назвать радостной. После ужина ребятам пришлось выслушать нотации о дисциплине, об опасностях, о работе. Ответы были унылые и тихие. Так отвечают нашкодившие ученики: «Забыли на часы посмотреть… Больше не повторится… Увлеклись, старались… Лагерь в кустах не сразу нашли — только ракета и помогла…»
Наконец Андрей не выдержал и попытался перейти в наступление:
— И чего особенного произошло? Ну, задержались, верно. Так сразу все на нас: такие, разэтакие… Мы ж не дети. Что с нами может случиться?
Ответ был резкий:
— Тебе все нипочем. А пять лет назад у нас трое замерзли. За вас все в ответе… Эх вы, романтики! — Последнее слово Вера Романовна произнесла с презрением.
Поздно вечером, когда мы трое лежали в своих спальных мешках, подобно младенцам в конвертах, я спросил:
— Скажите, ребята, вас в шлихах только золото интересует? А уран, вольфрам и прочее?
— Скучно, когда все читают нотации, — отрезал Андрей.
Я разозлился, повернулся к стенке. Коснулся брезента. Откуда-то сверху шлепнулась мне на щеку холодная капля.
— Все вы, конечно, правы, — сказал Андрей. — Только скучная ваша правда.
— Мы, пожалуй, в шлихе ничего, кроме золота, и не определим, — вставил Борис.
— Можно подумать, что золотишко нам одним нужно. Месторождение б открыли — и вам неплохо.
— А себе лично бы намыли? — спросил я.
— Ясное дело! Я бы вечерами после работы приходил и мыл. А ты, Борька?
— А я что, хуже тебя?
— Будто вы никто не стали бы мыть! Так я и поверил. И вообще мне кажется, кто много громких слов говорит, тот на поверку еще похуже других может оказаться. Я ни на кого не намекаю, а вообще… Чем плохо намыть малость? Прилетаю в Москву. Прихожу в общежитие… Нет, подъезжаю на лихом такси. Ребята, конечно, собираются в комнате. Без лишних слов бухаю рюкзак на стол, развязываю. Достаю, во-первых, с приезда — полярник! — бутылочку спирта. Потом пару копченых гольцов. А под занавес бросаю небрежно на стол замусоленный мешочек. Плюхается он тяжело. Они, ясное дело, развязывают и… сыплется золотишко. Ого! У всех отваливаются нижние челюсти.
— Это же не серьезно! — возмутился я. — Работать, чтоб удивить! Детские шалости. Вы скоро специалистами будете. Неужели не интересует ничего другое? Здесь и вулканы, и мерзлота, и следы ледников, и еще бог весть сколько всяких фокусов.
Тут я услышал мерное сопение Андрея и Бориса. Аудитория спала. Лекцию пришлось прекратить…
Ох это стремление поучать! Меня самого прежде непрестанно поучали старшие.
Помню, насытясь в школе по горло полезными советами и горячими призывами, переписал в стенную газету старинную эпиграмму:
После этого на меня еще сильнее хлынул водопад указаний, поучений и запрещений. А теперь я сам лью на других этот бесполезный словопад, когда от старшего требуется совсем другое: идти. Надо идти вперед и молчать. Не указывать, а показывать пример. Агитировать не словами, а делами…
А утром — в путь. Наши два отряда расползаются в разные стороны. Один движется вниз по долине реки, на юг, к Берингову морю Тихого океана. Другой тянется в горы, вверх по долине, на север, к Восточно-Сибирскому морю Северного Ледовитого. Прощальные ракеты слепнут в солнечном небе.
Горы медленно плывут навстречу. Впереди трактор тащит балок. Следом волочит сани второй трактор. В санях, доверху нагруженных нашим скарбом и бочками с соляркой, устроилась наша троица.
Наш корабль плавно покачивается на склонах гигантских каменных волн. Вблизи они покатые, в мелких складках, словно покрытые рябью. Вдали они яростно вздымаются к небу: остроконечные, темные, с белой снеговой пеной на вершинах.