Шли быстро. Впрочем, быстро — понятие относительное. Мы шлепали по сплошному болоту, обходя озера. Некоторое разнообразие вносили небольшие торфяные бугры и участки полигональной тундры. Ноги наши проваливались в болото по колена, в сапогах хлюпало, промокшие портянки терли пятки. Иной раз больших усилий стоило вытянуть ногу из засасывающей грязи. Мы задирали ноги высоко, как цапли.
Прошел час. Позади осталась добрая треть пути. И тут Толя сказал зло:
— Пошли назад. Переночуем в кабине. Стемнеет скоро. Ноги стер.
Он уселся на торфяном бугре. Я сел рядом с ним.
После отдыха пошли медленнее. Ноги стали как ватные. Руки по локти были в грязи: иной раз, проваливаясь в болото, не могли сохранять равновесие и вылезали на четвереньках. Стало смеркаться.
— Я ж говорил, ночь застанет! Мы туда идем?
— Туда.
Равнину заливала ночь. Ориентироваться стало трудно. Я то и дело смотрел на карту и компас. А вдруг лагерь за той сопкой? Все сопки похожи. Мало ли что может быть… И погода портится. Начнется еще, не дай бог, пурга…
Толя остановился, тяжело дыша.
— Заблудились?
— Нет.
— Правду говори!
— Отстань!
— Видишь, ветер! — вскрикнул он высоким голосом. — Ни черта не видно. Тундра шутить не будет!
Не прошли и километра, как Толя с проклятьями повалился на торфяной бугор.
— Иди куда хочешь! Не верю тебе — заблудились. Лучше здесь подохнуть.
У меня подкашивались ноги. Но его слабость не заражала меня, а, наоборот, придавала силы. Одно беспокоило: не началась бы пурга.
Мокрая одежда, прилипшая к телу, стала ледяной. Анатолий сидел, зябко поводя плечами.
Беззвездное небо стало темно-синим, а трава голубовато-серой. Очертания недалеких сопок расплылись, а дальних и вовсе исчезли. Наступала холодная ночь.
— Ну, пошли. — Я встал.
И мы побрели дальше. А когда невдалеке взлетела из темноты вверх зеленая ракета, Толя сказал тихо:
— Ты уж не говори им. Всякое, знаешь, бывает.
Я почувствовал, что почему-то краснею:
— Да ну… ерунда… Бывает, конечно…
Можно было понять его поведение: он привык управлять трактором, а не ходить по тундре. Но его отвратительная жестокость к ястребу была необъяснима. Она уживалась в нем с курносым носом, пухлыми щеками и бесхитростными глазами двадцатидвухлетнего крепкого парня.
При случае я постарался выяснить:
— Толя, почему ты мучил ястреба?
— Сам-то он разве не мучит пташек, мышей? Или, может, всех таких паразитов жалеть надо? Он будет жрать всех, кровь пить, а его, значит, ни-ни?
— Чем же он виноват, что ягодами не может питаться? Ты вот пожалел птенцов, хоть и хищных.
— О них речь особая. Они — свои, для развлечения. А от остальных вред один. Убивать их, гадов!
— Знаешь, отчего ты такой свирепый? Не понимаешь простой вещи. Знаешь, сколько веков живет эта тундра?
— Мне какое дело… Много!
— Ты здесь полгода. А она живет сотни веков. Откуда тебе знать, кто здесь паразит, а кто приносит пользу? А если сам ты здесь паразит? Если без ястреба и куропаткам не жить? Ястреб убивает больных зверушек. Без него же пташки и мыши могут вовсе погибнуть. Начнутся эпидемии, больные будут заражать здоровых… Так и случается, когда люди вроде тебя начинают поправлять природу. Погубят всех орлов и ястребов, чтоб охота стала богаче. А куропатки-то, глядь, и вымерли начисто. Отстреляют всех волков, а среди оленей такие болезни начинаются, что вылечить их не под силу.
— Говоришь ты красиво, — отрезал он. — Только мне на эти науки наплевать. Зверь, он и есть зверь. Все равно не понимает. Рыбу с крючка снимать, тоже ей больно? Может, ветку ломать, тоже дереву больно. Это их дело. Мне надо, вот и все.
Я пытался разубедить его. Безуспешно. Можно ли словами изменить так сразу человека? Он до сих пор жил и еще проживет, хоть до самой смерти, с такими взглядами. И даже не заметит, сколько боли приносит окружающим, как убоги его мысли и чувства.
Возможно, он даже прав: птица не понимает боли, ее причины и последствий, тем более рыба. Возможно, сердобольный человек просто выдумывает страдания зверей, наделяет их излишним умом, как бы вкладывая в них частицу собственной души. Бережет в образе животных свои собственные хорошие чувства. Но не теряет ли эти чувства тот, кто бывает жестоким хотя бы с бессловесными тварями, хотя бы с травинкой или с ручейком?..
От этих душеспасительных мыслей перешел я незаметно к другим, почти научным.