«Ты его боишься?», — спросил Дунский.
На этот вопрос нельзя было ответить ни «да», ни «нет».
«Он меня действительно любит. И очень мной дорожит. Но может убить, если почувствует, что может меня потерять».
«Ты всегда любила сгущать драмы! — ужаснулся Дунский, но все же задумался. — И все же, боюсь, ты права, официальным путем идти нельзя, слишком опасно. Значит, придется применить хитрость!».
Я почти задохнулась от восторга:
«Какую хитрость?».
«Я еще не знаю, какую именно. Но будь уверена, я придумаю».
На этих словах нам на сегодня пришлось закончить подготовку к похищению красавицы из гарема — мы недавно проходили Пушкина «Бахчисарайский фонтан», — потому что явился Олег и потребовал обещанные ему десять минут. За эти короткие десять минут он постарался погладить и прижать меня максимально возможное количество раз — выходило, что относительно Олега Юджин был прав.
Относительно уроков Дунского он, по сути, тоже был прав, интуиция правильно подсказала ему, где зарыта опасность, но почему-то самого Дунского он ни в чем не заподозрил — учитель и учитель, что с него взять?
И напрасно не заподозрил! Потому что уже на завтра Дунский явился с детально разработанным планом похищения. Мне в этом проекте отводилась главная роль — что, впрочем, не удивительно, раз похитить нужно было меня. Поскольку не могло быть и речи о театральном похищении с помещением моего бездыханного тела в багажник автомобиля, мне предстояло проявить в этом деле весь свой актерский талант.
Я, естественно, струсила и чуть было не пошла на попятный, но Дунский уверил меня, что при нужной концентрации я отлично справлюсь со своей ролью. Однако оставалась главная проблема, скорее даже прореха — для настоящего бегства необходим был мой паспорт, без которого невозможно было ни выехать из России, ни въехать в Израиль.
В нашей краткой беседе, втиснутой между библейской легендой о неосторожной жене Лота и страстным монологом влюбленной Суламифи, Дунский объяснил мне, что не хочет посвящать в мои дела израильское посольство, вмешательство которого может подвергнуть мою жизнь опасности:
«Представь себе, как может прореагировать Юджин на стук в дверь и выкрик: „Откройте, милиция!“».
Я вспомнила, что мы с Юджином как-то обсудили такую возможность, и я не извлекла из этого обсуждения никакого утешения. Дунский молча выслушал меня и грустно сказал:
«Вот видишь? В посольство обращаться нельзя — значит, ты должна отыскать свой паспорт».
«Как я его отыщу? — взмолилась я. — Я никогда не остаюсь дома одна, а при нем ничего искать нельзя».
«Выхода нет, тебе придется придумать, как пропустить школу без предупреждения. Причем имей в виду, времени осталось мало — моя виза кончается меньше чем через две недели».
«Так быстро?» — ахнула я.
«Увы, здесь туристские визы дают лишь на ограниченный срок. Так что давай, думай — боюсь, вместе со мной исчезнет твой последний шанс».
Он был прав, тысячу раз прав, но я не могла так вот встать утром и ни с того, ни с сего отказаться от всех радостей летнего лагеря — от тенистого сада, от садового тенниса, от веселых игр, и главное, от библейского спектакля, за участие в котором я так боролась. Ну, кто мне поверит после того, как я грозилась выброситься из окна, если меня опять запрут в квартире наедине с телевизором?
Каждый день Дунский встречал меня вопросительным взглядом, и каждый день я отвечала ему беспомощным пожатием плеч — ничего, мол, опять не придумала. Так что он в конце концов усомнился в моем желании спастись от Юджина бегством:
«Не хочешь, как хочешь — я свой бест сделал».
А я свой бест никак сделать не могла. Я уже совсем было отчаялась, как вдруг высшие силы протянули мне руку помощи. Клянусь, именно так я оценила то, что со мною случилось — где-то в высших сферах план Дунского был одобрен, и в последнюю неделю действия его визы у меня начались месячные. Я проснулась раньше обычного от острой боли в животе и, откинув одеяло, увидела свою простыню всю в крови. В первый момент я ужасно испугалась и вообразила, что Юджин порвал какой-то сосуд в моих недрах и я сейчас умру.
Боль продолжалась, не утихая, но умирать совсем не хотелось. И тогда я вспомнила, что когда-то мы проходили это явление в израильской школе, — зато в русской нам об этом не сказали ни слова. Хоть девчонки шептались о чем-то таком у меня за спиной, ни одна из них со мной не поделилась — я ведь ни с кем из них не подружилась, наверно, из страха, что они угадают правду про меня и Юджина.
Я обмакнула палец в кровь и понюхала — пахло отвратно. И тут меня осенило — я могу разыграть комедию, потом превратить ее в драму, и не пойти в школу. Я громко взвыла, ворвалась к Юджину, размахивая окровавленной простыней, и объявила, что умираю от потери крови. Он спросонья совсем обалдел и в ужасе уставился на испещренную красными потеками простыню.