Приняв это восклицание за поощрение, Корин продолжила рассыпаться в щебетании:
- Тебе, конечно, не терпится узнать подробности, но я не видела лица! Знаю только, что он высок, на две с половиной головы выше матери-настоятельницы, и темноволос. Впрочем, он ведь всего лишь гонец, - она нацепила презрительную мину, но тут же встряхнула головой и схватила Кэм за руки. - Камилла, обещай мне одну вещь! Обещай, что не забудешь про меня! Помнишь, мы ведь хотели уехать вместе. Ты всегда говорила, что не согласишься уехать отсюда без меня, правда? А я не уеду без тебя.
Сердце Кэм вдруг сжалось при виде такой беспомощности. Она хотела сказать в ответ что-то ободряющее, но тут раздался глухой заунывный удар. Колокол.
Корин встрепенулась.
- Звонят к вечерне! Пора!
- Постой, Корин. Ты меня до этого спросила, зачем я снова туда ходила. Куда туда? И о какой комнате шла речь? Где меня нашли?
Ещё один колокольный удар. Корин заторопилась:
- Потом-потом, ещё успеем договорить после службы.
Они вернулись тем же путём, каким и пришли. Уже во внутреннем дворе девушка обернулась и робко ей улыбнулась:
- Может, скоро волынка будет играть нам обеим!
Над головой раздалось трубное кряканье, и Кэм не сразу поняла, что оно облеклось в её имя. Её звала мать-настоятельница. Женщина стояла между колоннами, бордовая от натуги и недовольства.
- Леди Камилла, где вы пропадали? У меня к вам важный разговор, жду вас в зимней приёмной. И поторопитесь.
Заметив Корин, она осеклась, а её богатое на оттенки лицо ещё больше потемнело.
- А вам, леди Корин, следует поспешить в храм. Служба уже начинается.
Корин упорхнула, а Кэм шагнула к монахине, за спиной которой колыхался покорный силуэт одной из сестёр. Та удивлённо вздёрнула брови.
- Не в этом наряде, разумеется. Поднимитесь к себе и наденьте поправленное сёстрами платье.
Кэм стиснула зубы.
- Мать…настоятельница, - непривычное обращение далось нелегко, - это лучше сидит по фигуре.
- Даже не обсуждается, - отрезала та. – Если вы его не наденете, это воспримут, как знак неуважения. Сестра Магда вас проводит.
Кэм не знала, каким образом чья-то гордость может пострадать от фасона её платья, но по опыту с кашей знала: спорить бесполезно.
Тень за спиной матери-настоятельницы (очевидно, та самая сестра Магда) отделилась и беззвучно поплыла по галерее рядом с Кэм. Им навстречу несколько раз попадались спешившие на службу монахини и девушки с почти такими же пышными, как у Корин, причёсками. Они поглядывали на её волосы и возбуждённо перешёптывались. Оно и понятно: на их фоне Кэм смотрелась почти лысой.
Сестра Магда помогла ей с платьем. Прежде чем его надеть, Кэм с опаской потёрла краешек ткани о кожу, но ничего не произошло. Похоже, аллерген отстирался. Памятуя о холоде, она накинула плащ, и вскоре уже стояла перед высокими резными дверями. Сестра тихонько постучала и пропустила её вперёд.
Приёмная оказалась просторной, довольно светлой, и, в сравнении с остальной аскетичной обстановкой монастыря, почти нарядной. Светло и тепло в ней было от потрескивающего камина, металлических светильников на стенах и шкур на полу. Мебель состояла из длинной лавки вдоль стены, приземистого столика с фруктовой вазой, нескольких стульев с прямыми спинками и большого письменного стола из полированного дуба. За ним, как на троне, восседала мать-настоятельница.
Но всё внимание Кэм сосредоточилось на человеке, который стоял у камина, спиной к ней. При её появлении, он обернулся. Гость оказался совсем не привлекательным: высокий и темноволосый, как и сказала Корин, но с тяжёлой челюстью и крупными руками, из-за чего верхняя часть туловища казалась непропорционально массивной. Его широко расставленные глаза были водянисто-зелёными, настолько светлыми, что, казалось, радужку от белка отделял только ободок. Плоское лицо незнакомца было изрыто глубокими оспинными рубцами, придавая ему сходство с помятой картофелиной. Оно абсолютно ничего не выражало. В одежде схлестнулись кожа и железо: ноги были обуты в высокие дорожные сапоги, на бедре висел шлем с гребнем из заострённых металлических пластин, а плащ доходил до колен и крепился на плече круглой серебряной пряжкой. Каждое движение незнакомца сопровождалось бряцанием, как если бы он был сплошь увешан монетами. От всей фигуры исходила угрюмая мощь.