На шум прибежал владелец. Первые несколько секунд он лишь беспомощно переводил взгляд с полуголой Кэм, скорчившейся на полу, на разбитое зеркало и обратно, видимо, надеясь, что галлюцинирует. Он даже на миг зажмурил глаза, но, когда снова их открыл, стало только хуже: мужчина заметил давешнее тёмно-зелёное платье, теперь уютно устроившееся в её заплечной сумке. Челюсть английского джентльмена отвисла, обнажив последнюю версию самолигирующих брекетов (природа вкрадчиво шелестящего голоса сразу получила объяснение).
- Воровка! – взвизгнул он неожиданным фальцетом. - Даже не вздумай бежать, я вызываю полицию!
И бросился обратно в торговый зал – видимо, исполнять угрозу.
Где-то далеко звякнул дверной колокольчик, раздались голоса – в магазин зашли ещё несколько человек:
- Вы слышали? Лавку миссис Винстанлей обокрали!
- Немыслимо!
- Нонсенс! В нашем городке отродясь такого не было!
- А кто вы думаете сейчас в моей примерочной?
Дальше Кэм уже не слушала. Всё ещё плохо соображая, она вяло подтянулась на руках и попыталась сесть. С третьей попытки ей это удалось. Она прислонилась к гладкой поверхности зеркала, от которого исходила приятная прохлада, и ей стало чуть легче. Кожа всё ещё горела, но теперь уже не настолько, чтобы хотелось её с себя содрать.
Сквозь плывущий в голове туман Кэм почувствовала, как холодная поверхность, подпирающая спину, начала мягко поддаваться. Зеркало буквально расступалось, обволакивая её и принимая в свои объятия.
«Камилла в Зазеркалье», - мелькнула нелепая мысль, прежде чем она потеряла сознание, и всё вокруг померкло.
Хильда, Хоук
Хильда свернулась комочком в углу главной и единственной комнаты их жилища. Ей было страшно, и, чтобы успокоиться, она раскачивалась взад-вперёд и тихонько стенала. Прежде мама непременно выпорола бы её за это, но сейчас была слишком занята, глядя на соломенный тюфяк. На нём лежало тощее тело. Ещё вчера утром оно было крепким, здоровым и весёлым братом Хильды, Вильмаром. Но теперь одеяло из овечьей шерсти подпирали тазовые кости, и лишь едва заметное шевеленье груди при вдохе и выдохе показывало, что человек под ним всё ещё жив. Его ссохшееся, заострённое лицо казалось ей совсем незнакомым. Но больше всего её пугали покрывавшие его тёмные, почти черные пятна. Вчера Вильмар рано вернулся с полевых работ, лёг спать и больше не просыпался.
Тут Хильда услышала придушенный клёкот. Мама его тоже услышала, потому что встрепенулась и быстро перевернула лежащего со спины набок. Как раз вовремя, чтобы пенистая кровяная масса, смешанная со рвотой, стекла на земляной пол, и он не захлебнулся.
Хильда перестала раскачиваться и, оперевшись рукой о стену, приподнялась, но полностью выпрямляться не стала. Так, в полуприсядку, она сделала несколько неуверенных шагов к двери, но тут же попятилась - в нос ударил смрад, шедший всё из того же угла.
В этот момент мимо их окна, затянутого бычьим пузырем, мелькнул мутный силуэт. Дверь распахнулась, и в мазанку вошёл плотно сбитый невысокий мужчина. Хильда хорошо знала это красное лицо, широкие, раздавленные работой ладони и бугристую голову с волосами по краям. Он принёс с собой запах лука, влажной травы и козьего сыра. Даже закрыв глаза, Хильда всегда узнала бы Калеба - по одному этому запаху, знакомому с детства. Хороший запах – хороший человек.
- Как он, Марта?
Мама даже не шелохнулась, продолжая глядеть прямо перед собой.
- Ты же знаешь, что должна сделать, - продолжил Калеб. – Выдвигаемся перед рассветом.
Но мама снова ничего не ответила и не обернулась. Может, не слышала? Тогда Калеб посмотрел в угол, где сидела Хильда. Ей нравилось, как он на неё смотрел: при этом его брови не складывались домиком, а губы не кривились, как у остальных – как будто она в чём-то провинилась. Если бы Хильда умела говорить, то сказала бы, что он её друг. Но к своим одиннадцати или двенадцати (мама точно не знала) годам она этого не умела. С Калебом это было и не нужно, он всегда понимал её без слов. Хильда широко раскрыла рот и показала туда пальцем. Калеб махнул ей рукой и вышел из мазанки. Робко оглянувшись на мать, она поспешила за ним.