Стараясь не пораниться о разбитое стекло, Риз начал выбираться из-под резервуара, чутко вслушиваясь в тишину. До двери в лабораторию нужно было сделать всего три шага. Он медленно выпрямился. В нескольких метрах от него были свалены в кучу несколько ковров с кровавыми пятнами. Риз поспешно отвёл глаза в сторону. Он не собирался близко исследовать их.
На пороге в кабинет доктора Нэйпера темнело широкое коричневое пятно какой-то жидкости. И вонь кроков была так сильна, что его чуть не стошнило. Здесь же валялся один из нападавших. В последние секунды своей жизни доктор Нэйпер сумел достойно встретить одного из своих убийц. Тем не менее оставшиеся пришпилили дротиками обезглавленное тело землянина к письменному столу. Череп доктора, возможно, сохранят как череп вражеского воина, погибшего в сражении. Бросив в ту сторону только один едва не вызвавший тошноту взгляд, Риз обратил всё своё внимание на цель его появления здесь. Мензурка уцелела, сияющая изумрудная жидкость посверкивала в шкафу. Он вставил указательный палец в щель под этой полкой и повертел им вправо-влево, чтобы чувствительная пластинка совместилась с его плотью.
Вспыхнул призрачный свет, защитное поле исчезло. Риз схватил пробирку, а следом стоявшую рядом коробку с записями. От дядюшки Мило и остальных жителей этого посёлка, наверное, не останется никакого другого воспоминания, кроме сделанного ими открытия, и, взяв с собой эту пробирку, он отдаёт последнюю дань проекту, в который был вовлечён помимо своей воли.
И снова вниз, в туннель; для безопасности Риз взял пробирку в рот и, сунув коробку с лентами под рубашку, стал пробираться назад. Похоже, удача пока была на его стороне, и тут его кольнуло сомнение, а не слишком ли всё удачно складывается у него. Снова появилось «предчувствие», та странная форма чувствительности, которую он не мог выразить словами, но с которой он родился и которую развивал во время учёбы в Академии. И оно предупреждало его. Это ощущение ещё больше усилилось, когда он выбрался из туннеля в зал с резервуарами. Здесь стояла полная темнота, и снова его охватил страх. Что, если ему не удастся снова поднять дверь туннеля, и это место станет для него смертельной ловушкой? Хотя, конечно, он всегда может вернуться в лабораторию. И всё же внутреннее чувство тревоги твердило, что что-то идёт не так, что теперь он в опасности. Риз не знал, какая это опасность, и мучительно размышлял, возвращаться ли ему назад или идти вперёд? Пытаться выбраться из лаборатории через двор или же попробовать вновь поднять эту дверь… чтобы, быть может, оказаться перед лицом дожидающихся его кроков.
Риз начал подниматься по лестнице, прижался к двери, положил ладонь на неё и надавил. Затем, давя изо всех сил, начал приподнимать люк. Тот со стуком грохнулся на землю, взметая песок и камешки гравия. Рука сжимала бластер наготове, но перед ним никого не было — только медленно ползущие тени.
Вверх, наружу, подтянуться, перевернуться — и вот он уже выбрался из колодца резервуаров и спрятался под кустами, пытаясь восстановить участившееся дыхание прислушиваясь и принюхиваясь.
Но ни слух, ни обоняние ничего не добавили к его внутреннему тревожному чувству. Если кроки и вышли на охоту, они ещё не подошли настолько близко, чтобы выдать своё присутствие, как это обычно происходило. Риз встал на колени, потом на ноги. И осторожно уложил пробирку под рубашку рядом с лентами, чтобы их прикосновение к мышцам живота не позволило ему позабыть о ноше.
Слишком уж легко всё получалось, слишком! Он всё ещё думал об этом, когда споткнулся, и уже в падении понял, что споткнулся он о чью-то умело подставленную палку. Больно изогнув спину, он перевернулся, прежде чем удариться о землю, и тут же выхватил бластер.
И у него было всего одно мгновение, чтобы отвести в сторону луч своего оружия. Потому что существо, бросившееся на него с коротким топориком во вскинутой вверх руке, было покрыто не чешуйками, а мягким, пушистым, серебристым мехом. Он ещё успел почувствовать аромат душистого запаха саларики, когда она, прыгнув на него, начала опускать вниз свой топор.
Боль, темнота, чьи-то шептания. Всё тело Риза свело в мучительной боли, и не осталось ничего, кроме этой боли…
— Давай, давай… — его тело снова и снова сотрясалось от боли. Перед глазами стояла белая пелена, и мир безумно вращался, но потом ему удалось увидеть эти прищуренные зелёно-голубые глаза, вглядывавшиеся в него, словно одна лишь огромная требовательность её взгляда могла заставить его прийти в себя.