– Значит, вы работали на холере в двадцать втором? – поднял вопрошающий взгляд.
– Работала, – кивнула Елена.
– Очень хорошо, но как вы собираетесь у нас служить с малым ребенком на руках?
– Что-нибудь придумаю. Одна я у неё. Вы понимаете? Приехала издалека, с вокзала сразу к вам, – не стала скрываться Елена.
– Тыкс, понятно, – Смирницкий присмотрелся к Елене внимательнее, потёр лысеющий затылок, похрустел пальцами. – Значит так, к работе приступите завтра. Жильём обеспечим, при больнице есть пустующий флигель. С девочкой вашей тоже как-нибудь разберёмся. Надеюсь, вы меня не подведёте?
– Не подведу, обещаю, – на глаза навернулись слезы, но она сумела сдержаться.
– Это ничего, Елена Михайловна, – смутился Смирницкий. – Нам, правда, нужны врачи.
Он вышел из-за стола, приоткрыл дверь и окликнул проходившую мимо санитарку и наказал устроить нового доктора во флигель.
Дружный коллектив больницы принял Елену радушно. Едва начавшую ходить Аллочку полюбили сразу, медсестры играли с ней, приносили лакомства и игрушки, одежку, оставшуюся от старших детей.
Сообщить сыну о переезде Елена решилась не сразу. Причины не объясняла, зачем ему это? Слава богу, охота на врагов народа никак не коснулась одного из лучших курсантов краснознамённого танкового училища. До выпуска ему оставался год. В начале лета 1941 года Боря приехал к маме на побывку. Всё удивлялся, какая Аллочка стала большая и смышлёная. Обещал по приезду навести справки о сестре. Н не успел.
Война грянула неожиданной и страшной вестью. Речь Молотова о вероломном нападении фашистской Германии таганрожцы слушали, собравшись у громкоговорителей плотной толпой. После этого по городу прокатилась волна патриотических митингов с призывом сражаться с врагами до последней капли крови. Тысячи добровольцев записались на фронт. Немного времени прошло, в больницу начали привозить раненых. Коек на всех не хватало, медикаментов тоже. К городу приближались немцы.
Елену с внучкой должны были эвакуировать, но уехать она не успела.
В октябре город заняли фашисты. Казни и публичные расстрелы начались в первый же день, хотя нашлись и те, кто радостно встречал оккупантов цветами. Повсюду звучала чуждая речь, изменились правила и порядки. Письма от сына приходить перестали.
Елену оставили работать в больнице. Она продолжала выхаживать наших, старалась подольше задержать ребят в больнице. После выздоровления их грузили на грузовик и увозили в неизвестном направлении. Однако возглавивший госпиталь долговязый штарзац Лянге являлся на каждый обход, самолично опрашивал больных с помощью местного толмача. Безнадёжных приказывал вынести во двор, там методично расстреливал, чтобы не пачкать больничное имущество.
Мишку Васильева тоже. Парнишке ещё восемнадцати не исполнилось. Соврал в военкомате, что совершеннолетний, и на передовую. Ранение в ногу, плен, газовая гангрена. Бредил, когда привезли, все мамку звал. Елена с доктором Смирницким вместе ампутацию проводили. Полночи трудились. Утром Лена делала ему перевязку. Мишка и не думал унывать, принялся шутить, что будет ходить как пират на деревянной ноге. Как пройдёт по мостовой – всем слышно. Раненые на соседних койках оживились, посмеиваться стали. В этот момент, поскрипывая начищенными сапогами, в палату явился Лянге. Глянул на одноногого Мишку и во двор выносить приказал.
Зима 42-го выдалась студёной. Аллочка простудилась. Елена напоила внучку ромашковым чаем, уложила спать, сама за вышивание села.
Вздрогнула – в дверь тихонько постучали.
– Кто там? – спросила негромко. Сквозь снежные узоры ночного гостя за окном не разглядеть.
– Мама, мамочка, это я – Боря.
Не помня себя от счастья, Лена выскочила на крыльцо и оказалась в объятиях сына. Испугалась:
– Господи, сынок. Ты как здесь оказался? Ведь немцы кругом.
– Не волнуйся, мам. Я ненадолго. Скоро уйду.
– Ой, что же я тебя на пороге держу. Раздевайся, – сказала она, едва зашли в натопленную комнату. – Голодный, небось, с дороги.
– Как зверь, – усмехнулся Борис, снимая шинель.
Елена обмерла, приглядевшись. В неверном свете лучины лицо и руки сына показались сплошной чёрной коростой.
– Что с тобой случилось, сынок?
– Ничего, мам, уже не болит. Мне бы только умыться.
– Конечно, конечно, – засуетилась Елена. Быстро согрела воды, поставила на стул таз, стала сливать Боре на спину и руки. Затем подала сыну свежее полотенце, а сама кинулась в сени, там были припасены куриные яйца.
– Глазунью будешь? – на ходу спросила она.
– Всё буду, мам. Как у тебя хорошо.
Лена пожарила глазунью, поставила на стол в сковороде, отломила краюху ржаного хлеба, заварила чай покрепче.
– Кушай, кушай, сынок. Я сейчас, только Аллочку проверю.
Лена на цыпочках зашла в каморку, где спала внучка, свернувшись клубком под ватным одеялом. Наклонилась, тронула губами лоб – температура спала, значит на поправку идет. Елена выпрямилась и замерла. Из соседней комнаты пахнуло холодом. Стало тихо, как бывало ещё до войны, только было слышно, как внучка посапывала во сне.
Елена бросилась назад. В комнате – никого. На столе остывает нетронутая глазунья. Входная дверь распахнута настежь.