Парень и не подозревал, что он так хорошо запомнил, как некромагиня тогда выглядела.
– Отличный портрет, – сзади неслышно подошел Серёгичев. – Только задание было другим.
Глеб поспешно сдернул лист с мольберта, едва не порвав его пополам.
– Задумался, – объяснил он, решая – сейчас уничтожить дурацкий рисунок или подождать, пока преподаватель его видеть не будет.
– Оставите его мне? Занятие я вам зачту.
– Забирайте, – поколебавшись, ответил Бейбарсов.
«Где же ты, моя былая решительность? – насмешливо поинтересовался он сам у себя. – Раньше я никогда не раздумывал, действуя наугад и почти всегда выигрывая…»
Настя попробовала сунуть нос в рисунок, когда Серёгичев проходил мимо нее, но получила в ответ насмешливое «Занимайтесь своим, у вас все гораздо хуже» и сникла.
До конца пары оставалось минут десять, когда Бейбарсова скрутило в неожиданном приступе боли. Внутренности словно намотало на штопор и провернуло несколько раз, перед глазами все резко поплыло и запрыгали большие черные пятна, виски насквозь пронзило раскаленным металлическим прутом и добавило кувалдой сверху. Понимая, что его вот-вот вывернет наизнанку, бывший некромаг дернулся с места, надеясь выбежать из аудитории, но не устоял на ногах и рухнул, сбив мольберт. Последнее, что Глеб увидел, прежде чем потерять сознание, были безразличные глаза склонившейся над ним Насти и белый-белый потолок.
Октябрьский ветер, завывая волком, упрямо и зло гнал по небу облака. Облака, серые и темно-синие, огромные, могучие, сердитые, стремительно неслись, изображая, что они сами торопятся и никто их не подгоняет, ни на мгновение не прерывали бега и не позволяли ни одному лучику солнца попасть на землю. Деревья встряхивали ветками, скидывая листья, стремясь избавиться от этого надоевшего за лето груза, мечтая показать свою черную стать. Осень решительно вступила во владения этой укромной частью огромной вселенной и готовила все для прихода своей старшей подруги – зимы.
Три тени медленно скользили к только им одним известной цели под сенью октябрьского леса. Они двигались зигзагами, словно что-то запрещало им идти по прямой, и то останавливались, то вновь начинали красться. Тени молчали; вслед за их шагами замолкали и другие голоса, будь то любопытная птица, беззаботный сверчок или настороженный зверь. Нигде не шелохнулась трава, не побеспокоился ковер опавших листьев, не щелкнула, ломаясь, ветка. Только ветер, безумный ветер, вечный ветер оставил за собой право голоса, неся с собой отчаянную песнь погибающего мира, где правили солнце и тепло.
Тени закружились в танце, вскидывая руки-крылья, послушные мелодии осени. Они лихорадочно бились в экстазе, ломали свои дымные тела, взмывали вверх, к небесам, и падали на землю. Они не были безумьем, каждое их движение занимало место в творимом ритуале. Каждый кивок, мимолетный наклон кисти, взмах ресниц и шелест юбки – все было невероятно важно, необъяснимо обязательно.
А потом тени запели.
Голоса взметнулись перепуганными птицами, зажурчали чистыми ручьями, зарычали обеспокоенными зверями, обрушились яростными ливнями и легли теплым снегом.
Заскрипел старый столетний дуб, клонясь кроной к корням. Вскрикнула, лопаясь, толстая кора. Оголенный ствол заплакал влагой сока, смывая с себя давным-давно вырезанное имя.
Тени разом протянули ладони к старцу, и на его мощном теле проступил тонкий профиль юноши со страшно-темными глазами. Пронзительный визг родился и почти тут же погиб.
В ту же секунду портрет начал чернеть, пока не исчез полностью. Дуб, пораженный язвой смерти, тоскливо вздохнул. Ему предстояло умирать долго, бесконечно долго по человеческим меркам, но что для древа глупое людское время?
Тени переглянулись.
– Спасибо, сестра, – разнеслось шорохом листвы в воздухе.
Комментарий к Глава 6
В ближайшее время ожидается появление иллюстрации к этой части.
========== Глава 7 ==========
La couleur de ma peau
Contre celle de ta peau
La musique que tu chantes
Contre celle que je danse
La douleur de l’exil
Dans les rues de ta ville
Comment faire un monde
Où il n’y aurait plus
D’exclus?
Comment faire un monde
Sans misère
Et sans frontières?
Notre Dame de Paris, Clopin
– Имя?
– Бейбарсов Глеб Рамирович.
– Дата рождения?
– Двадцать седьмое октября 1986 года.
– Распишитесь. Где галочка.
Бывший некромаг пододвинул к себе листок, просмотрел напечатанный на нем текст. Думать было сложно, но ничего подозрительного в форме отказа от госпитализации он не нашел, все как надо – «от госпитализации отказываюсь, обо всех возможных неблагоприятных последствиях своего отказа мне в доступной форме разъяснено врачом бригады СМП». Даже отчество медицинский работник не переспросил, написал правильно с первого раза. Бейбарсов нарисовал закорючку автографа и вернул бланк.
Рука позорно дрожала, так что парень поспешил засунуть ладони в карманы, пока никто не заметил. Помимо врача, в аудитории находились еще сержант милиции, вызванный зафиксировать добровольность отказа, и Серёгичев, настоявший на своем присутствии, как ответственное лицо. Студентов разогнали еще до приезда «Скорой», чтобы не мешались под ногами.
– Ну, будьте здоровы, молодой человек, – доктор убрал листок в папку, защелкнул свой чемоданчик и направился к выходу.
Сержант молча отдал честь и вышел следом.
Сергей Юрьевич стоял у окна и молча смотрел на низкое предгрозовое небо. Погода испортилась совершенно внезапно, набежали тучи, и день превратился из золотого в серый. Никто не ожидал такого резкого перепада после теплого сентября.
– У вас в роду были цыгане? – неожиданно спросил преподаватель.
– Да, – Глеб кивнул, хотя и непонятно, зачем - собеседник все равно не видел его. – Моего деда звали Джанго, он всю свою жизнь провел, кочуя в кибитке по дорогам. Я его видел всего один раз, причем издалека. Мне было пять лет и я жил вместе с родителями в маленьком городке на Урале. Знаете, такая провинция, где даже случайно появившийся проповедник – праздник и развлечение. А в тот раз к нам приехала целая ярмарка, разумеется, меня туда повели. Никто и подумать не мог, что вместе с ярмаркой прибудет родной табор моего отца… Мы с матерью как раз шли смотреть на ручного медведя, когда завязалась потасовка. Я-то маленький был и не понял, в чем дело, а вот мама сразу побледнела и поспешила меня увести. Отец сцепился с кем-то из своих старых знакомцев – наверное, вам известно, что цыгане не очень хорошо относятся к тем, кто их предал. Дед проклял моего отца за то, что тот женился на девушке не нашего народа… – бывший некромаг горько усмехнулся. – Кто-то из женщин начал громко звать Джанго, и тот почти сразу вышел на зов, чтобы разнять драку. Высокий, очень широкоплечий, смуглокожий, с черной гривой длинных волос и густой бородой – таким был мой дед. Одного взгляда пронзительно-синих глаз хватило, чтобы восстановить порядок. А потом дед посмотрел на моего отца, посмотрел на нас с матерью и, тыкнув в нашу сторону толстым пальцем, что-то сказал на цыганском наречии. Папа упал на колени и начал кричать что-то неразборчивое, а Джанго развернулся и ушел, не обращая на него никакого внимания… Я не знаю, что тогда было сказано. Через год мы с матерью остались одни.
– Ваш отец вернулся в табор?
– Погиб при невыясненных обстоятельствах.
– Соболезную, – Серёгичев наконец соизволил обернуться и посмотреть на своего студента.
– Не стоит, – Бейбарсов поморщился. Он уже почти жалел о неуместной откровенности.
– Я еще при первой нашей встрече начал подозревать в вас цыганскую кровь, – задумчиво произнес Сергей Юрьевич. – Темные волосы, темные глаза, смуглая кожа. Фамилия – она похожа на цыганскую. Да и все ваши движения – вы двигаетесь не так, как остальные, вы по-другому себя держите, вы всегда в стороне. Как изгнанный из общины цыган.