– Ну все, хватит! Вон!
Ни та ни другая не шелохнулись, и тогда Мелвин сказал:
– Если через три секунды вы не исчезнете, я звоню в полицию.
Тут Штайммель извлекла пистолет и попросила Мелвина сесть и заткнуться.
замысловатое
Как и все истории, каждая из тех, что я предлагаю здесь, имеет другую сторону.[246] Изложение случаев из моей жизни, если позволите, – не простой гедонизм, не простая анархия. И я не занимаюсь корыстным и незатейливым разгромом тех или иных постструктуралистских идей, пусть такие идеи совершенно ослеплены собственным отражением, загипнотизированы и машинально-решительны при столкновении с университетской администрацией. Сам факт существования историй предполагает альтернативное прочтение. Все, что мне остается, – дать тексту шлем и презервативы и выпустить его в мир. После Хиросимы, Освенцима и Кровавой реки[247] нет больше простых истории, нет хороших районов, нет надежных смыслов. Смысл стал пространственной метафорой присутствия, в некотором роде постоянными самощипками: сплю я или нет? Но если ущипнуть слишком сильно, останется синяк, знак – знак, который можно истолковать как жест, и каждый жест есть просто жест, но он занимает пространство и поэтому должен иметь смысл, а любому смыслу мы дали определение выше, и – о, что за круг, что за круг, что за круг.
Отец Чакон вернулся в комнату, напевая: «В клубе Ми – в клубе Ки – Микки Ма-у-са». Он встал у меня в ногах и принялся меня разглядывать. Я посмотрел на закрытую дверь у него за спиной.
– Твои новые родители спят в сарае, на заднем дворе. Я им сказал, что здесь, со мной, тебе будет теплее.
отрыв симулякра
После короткой и огорчительной заправки в Стратегическом авиационном командовании полковник Билл облетел всю центральную и южную Калифорнию, надеясь обнаружить своего ребенка. С двадцати тысяч футов, конечно, ничего не было видно, а с пятнадцати тысяч над улицами Лос-Анджелеса и Лонг-Бича – он сделал пару кругов – люди смотрелись муравьями (впрочем, для него они и были муравьями), но ребенка он не нашел. Чуть не столкнувшись с несколькими пассажирскими авиалайнерами и транспортным вертолетом, полковник Билл приземлился на военно-воздушной базе в Марче. Оттуда он покатил на своем «хаммере» к филиппинскому кафе неподалеку, в Морино-Вэлли, где взял яблочные оладьи и чашку черного кофе. Он разглядывал всех входящих посетителей. И от нечего делать болтал с хозяином – своим знакомым.
– Не знаю, где начать, Фердинанд, но почему бы не здесь, – сказал полковник Билл.
– Что ты ищешь? – спросил Фердинанд.
– Не могу сказать.
– Ал, секрет? У меня много секретов, и тут, и дома, в Маниле. Ты знаешь, что однажды меня обвинили в убийстве?
– В убийстве? Врешь?
– Не вру, – сказал Фердинанд. – Думали, я убил одного человека. Человек был враг моего отца. Дело было в тридцать третьем году. Но судили меня только в сороковом.
– Семь лет? И что, все это время ты сидел?
Фердинанд рассмеялся:
– Нет-нет.
– Значит, тебя отпустили. – Полковник Билл откусил оладью, Фердинанд кивнул. – Это ты убил?
Фердинанд рассмеялся:
– Меня отпустили.
Полковник Билл тоже усмехнулся.
– Когда я здесь, я ужасно скучаю по Филиппинам. – Фердинанд налил себе кофе и сделал глоток. – Понимаешь ли, там меня считают героем. Я возглавлял антияпонское сопротивление во Вторую мировую, знаешь. Участвовал в Батаанском марше смерти.[249]
– Сраные япошки.
Фердинанд кивнул.
– Ты много повидал, – сказал полковник Билл. – А теперь у тебя кафе и президентство.
– Да, и двести тридцать семь миллионов долларов. Люблю Америку.
Оба засмеялись.
Мелвин покачал головой.
– Подождите, я не понимаю, – сказал он. – У вас двенадцать ученых степеней на двоих, и вы ничего не придумали, кроме как разбить своей черепушкой ему лицо?
– Но ведь сработало, – сказала Штайммель.
– Так что вы хотите со мной сделать? – спросил Мелвин.
– Еще не решила. Но помни, Мел, терять нам нечего.
– Я учту.
Дэвис расхаживала по ковру перед окном.
– Штайммель, я не знаю, как быть. Понятия не имею, как мы найдем ребенка. Этот ребенок – знак, а я не могу отыскать его даже в своем метаперцептуальном поле. – Дэвис начала оседать. – А теперь я потеряла и Рональда. Он был хороший подопытный. Рядом с ним Уошо[250] казалась грызуном.
Штайммель оскалилась:
246
Здесь я ссылаюсь на народную мудрость, пусть даже вопреки моей натуре и здравому смыслу: я лично не верю в логическую необходимость множества или даже одной альтернативной интерпретации или расшифровки конкретной истории. Я постоянно рассматриваю буквальное и возвращаюсь с положительными отзывами. Дело не в простоте буквального, но в его чистоте, его весе и, наконец, в том факте, что лишь буквальное утверждение описывает все так фигурально. –
247
В битве на Кровавой реке (Нкоме) в 1838 г. погибло 3000 зулусов, в то время как потери вторгшихся на их территорию буров, использовавших огнестрельное оружие, ограничились тремя ранеными.
248
Старинная американская песня о похоронах матери, в 1920-х гг. записанная кантри-группой «Семейство Картер», а впоследствии и десятками других исполнителей.
249
После взятия японцами в 1942 г. филиппинского полуострова Батаан около 10 000 пленных филиппинцев и американцев погибли от жестокого обращения при перегоне в лагерь.
250
В конце 1960-х американские психологи супруги Гарднеры впервые научили обезьяну – шимпанзе Уошо – говорить. Использовался язык глухонемых. За пять лет она усвоила 160 знаков, умела составлять фразы, объяснять новые понятия и ругаться.