Клеврет юркнул в образовавшуюся щель, Славик еще пару раз качнул домкрат — и вот уже место достаточно и для Ники. Упасть на бок, перекатиться, вскочить и освободить место для Славы.
Оценить расклад.
Ромчик, лежит на спине, лицо вымазано кровью.
Клеврет, пританцовывает рядом, в одной руке — баллончик, в другой — деревяшка, похожая на ножку стула.
Противник — бритоголовый тип в кожанке — с разорванной шеей и ссадиной на лбу — щерит зубы и размахивает выкидухой.
Быстро посмотреть по сторонам. Больше никого. Отлично.
— Подожди! — выкрикнула Ника.
— Стоять всем! — завопил бритый. — Я его порежу!!!
Славик наконец-то протиснулся в щель, выпрямился и как-то очень спокойно, почти меланхолично вытащил «ОСУ», навел ее на бритого и выстрелил четыре раза подряд. Грохот был оглушительный.
Один раз он промазал. Три — попал. Последний — в голову.
Бритоголовый рухнул.
— По-моему, я его убил, — сказал Славик все так же спокойно.
— Ромчик! — закричал Женька, бросаясь к другу.
— Нормально, — отмахнулся Ромчик. — Я целый…
Ника помогла ему встать и на скорую руку оглядела. Видимых порезов не было, вот только лицо… Подбородок был вымазан кровью весь, а через лоб, нос и щеки тянулись кровавые полосы, образуя глиф:
— Это не моя кровь, — сказал Ромчик.
— Ты похож на Шварца в «Коммандо», — Клеврет возбужденно засмеялся.
Славик тем временем перезарядил пистолет, подошел к поверженному врагу и, держа его на прицеле, пнул ногой.
— Точно, убил. Не дышит, гад.
С улицы донесся сигнал «Ланоса».
— Это Марина, — сказала Ника. — Надо убираться отсюда. Быстро!
— Подождите секундочку! — попросил Клеврет. — Я сейчас!
Он вытащил из кармана кусок мела, подбежал к бетонной колонне и нарисовал еще один глиф:
— А вот теперь валим, — удовлетворенно сказал он.
17
Вязгин позвонил без четверти пять. К этому времени Радомский приговорил полбутылки виски, но при этом оставался трезвым, как стеклышко. Хмель его не брал.
— Да? — сказал он в трубку.
— Порожняк, — сказал Вязгин.
— Он соврал?
— Не думаю. Скорее, мы опоздали.
— Поясни.
— В складе пусто. Следы борьбы. Кровь, но немного. Два глифа, один — снаружи, второй — внутри. Пахнет порохом. Мы опоздали. Мое впечатление — Ромчика кто-то перехватил.
— Чей склад? — спросил Радомский.
— Наш. «Радомбуд».
— Твою мать… Свидетели есть? Хоть кто-нибудь что-то видел?
— Можно проработать охрану, но это займет время, — сказал Вязгин. — Стоп. Обожди, Романыч…
В трубке что-то зашуршало, зафонила рация и забубнил незнакомый голос.
— Есть контакт! — сказал Вязгин хищно. — Мои бойцы отловили на улице какого-то гопа. Весь в крови и, говорят, еще и контуженный. Сейчас его приведут, и я его допрошу.
Радомский посмотрел на часы. Без десяти. Слишком поздно. А-а, к черту все…
— Действуй, Влад, — сказал Радомский. — О результатах — доложить.
Он прервал связь, бросил телефон на стол. Рывком вытащил себя из кресла. Старый стал, толстый… Эх, Ромчик-Ромчик… Радомский распахнул двери балкона и вышел наружу. Было душно, как перед грозой. Вдалеке, над городом, нависали черные тучи, озаряемые бесшумными сполохами молний. На лбу Радомского выступила испарина. Его вдруг бросило в дрожь. Он сунул руки в карманы и опустил взгляд, окинув хозяйским взглядом двор.
Желтый «Хаммер». «Лексус» жены. Ухоженная лужайка. Решетка, наполовину оплетенная виноградом. Дорожки из тротуарной плитки. Укутанный на зиму пленкой садовый фонтан. Беседка с мангалом… Маленький, уютный островок спокойствия и достатка. Чтобы построить это, Радомский десять лет рвал глотки всем, кто стоял у него на пути. Десять лет.
Ну что ж, проверим, не утратил ли я навык…
Радомский нашарил в кармане скомканную бумажку. Сжал инструкцию в кулаке, вынул руку из кармана и, не разжимая пальцев, выглянул наружу.
За высоким забором с автоматическими раздвижными воротами начиналась суровая действительность. Круглосуточный ларек, торгующий спиртным и сигаретами, три стоячих столика и компания пролетариев с пивом и чипсами. Камера над воротами особняка снимала убожество с равнодушием хроникера.
В первую очередь — выключить камеру, напомнил себе Радомский. Он все-таки развернул инструкцию и перечитал ее. В принципе, ничего такого, чего бы ему самому не хотелось сделать уже давно. Плохо, что так близко к дому. И плохо, что их там много.
Будто услышав его мысли, компания с пивом засобиралась куда-то, а следом потянулся и продавец из ларька, оставив в окошке затертую табличку «Буду через 5 мин». Какой-то бомж подошел к закрытому ларьку и громко выматерился.
Идеальный момент.
Радомский вернулся в комнату, положил инструкцию в пепельницу и поджег. Глиф он помнил четко, будто любовался им всю жизнь. Не дожидаясь, пока бумажка догорит, он вытряхнул обрывки в камин, потом, не присаживаясь, разбудил компьютер, вошел в почтовый ящик и удалил письмо, распечатка которого сейчас дотлевала в камине.
Он спустился вниз (жена была в городе, в очередном салоне красоты, а прислугу Радомский отпустил еще днем), подошел к пульту сигнализации и отключил камеру над воротами. Потом проскользнул в темную кухню и выбрал любимый филейник из набора ножей «Бергоф». Нож был приятно тяжелым.
Радомский уже собрался идти, когда его осенило: для нанесения глифа понадобится еще один инструмент. Он открыл кладовку, порылся там и вытащил не очень широкую малярную кисточку, оставшуюся после ремонта. А заодно — бросившийся ему в глаза ярко-желтый плащ-дождевик.
Теперь вроде бы все.
Ну, с богом… Радомский неожиданно для себя — и первый раз в жизни! — перекрестился, и вышел на улицу с ножом в руке и кисточкой в кармане плаща.
18
Марина чувствовала, что она на грани нервного срыва. Слишком много событий за один день. Слишком много эмоций, нервов, крови, смерти и страха.
И тупое, скотское равнодушие окружающих ее людей.
Это ведь она всех спасла. Там, на складе, когда ее бросили одну в машине — под проливным дождем, с громом и молниями. Вода заливала лобовое стекло, но Марина все-таки высмотрела, ухитрилась как-то высмотреть, что к складу подъезжает целая колонна машин, возглавляемая большим черным фургоном, за которым сверкали красно-синие мигалки милицейских машин… Марина давила на клаксон, пока не заболела рука, а когда мокрые и грязные приключенцы (другого слова Марина подобрать не смогла) ввалились в «Ланос», пачкая коврики и чехлы для сидений, Марина так распсиховалась, что не смогла тронуться с места. Газанула слишком резко, слишком рано бросила сцепление, и — заглохла, как новичок.
Но, не обращая внимания на мат Славика — хам он и есть хам! — и на высыпающих из автоколонны людей с оружием (машину приключенцев они не заметили, и бежали к складу), Марина взяла себя в руки, завела мотор и плавно поехала. «Ланос» на мокром асфальте мотало из стороны в сторону, как пьяного, Славик продолжал материться, и Ника кричала «быстрей!», а Клеврет и (откуда он взялся?!) еще один мальчишка, до боли знакомый — но: не вспомнить сейчас, может быть позже, само придет, вспомнится… — жизнерадостно ржали на заднем сиденье, сволочи, сопляки, кто им дал право смеяться, ведь я же рискую всем ради этой Игры, даже не понимая, в чем ее суть…
И никто из них не понимал. Вот это было страшно. Все эти люди совершали какие-то действия, рисовали знаки, били друг друга, похищали, рисковали своими и чужими жизнями — и никто не понимал до конца, зачем все это надо.
Марину же, которая разбиралась в глифах получше всех их вместе взятых, они даже не желали слушать.