Стивен умолк. Погладил Кома по щеке.
— Бедняга, — говорит. — Совсем ты запутался тогда, верно? Я все твержу: «Убей! Убей! Убей!», а Череп хнычет, как младенец: «Не надо! Пожалуйста, не надо!» Ха. Вот оно как бывает, если у тебя два создателя. Будь ты только моим, и на миг бы не призадумался. Но в тебе слишком много от Дейви…
Я прислонился к Кому.
— Не стал он, да? — спрашиваю.
— Не смог. Но оно уже было не важно. Череп совсем расхныкался и расклеился. Я положил руку ему на грудь. И сказал: «Это за Дейви и за его друга».
— За Дейви и за его друга? — Я так и ахнул.
— Да, Дейви. Ну конечно. Чуть толкнул, и он сорвался с края, как котенок. Шмяк, вопль, хрясь. Прощай, Череп.
Улыбнулся моему молчанию. Я закрыл глаза. Хотелось ничего не думать, ничего не чувствовать.
— А мы с Комом, — говорит Стивен, — как раз к утру успели сюда добрести.
Он рассмеялся.
— Но мы его выдрессируем, правда? Уничтожь! Открываю глаза. У Кома в кулаке еще один ангел. Он сдавил его, частички и пыль посыпались прямо на меня.
— Видел? — говорит. — Он скоро научится. Уничтожай, Ком! Ха-ха-ха-ха-ха!
45
Сияние в небе потухло. Разница межу снопом света и тенью в углах понемногу стерлась. Стою рядом с Комом, будто в сумерках. Он меня держит. Я прижимаюсь к этому немыслимому созданию. Чувствую в нем холодную силу, и мне хочется остаться здесь, с ним. Совсем не тянет наружу, на холод, в холодную истину гибели Черепа и моей в этом роли. Не хочется обратно в истинный мир родителей, полицейских и священников. Там, снаружи, все чужое. Джорди, Мария, Трёп Паркер — все они будто персонажи какой-то истории, существа из иного мира.
Стивен улыбается. Проводит рукой у меня перед глазами. Знает, что у меня в голове.
— Раньше все было так просто, да, Дейви? — говорит. — А теперь происходят странные вещи. А самое странное во всем этом, наверное, то, что единственный человек, который тебя теперь понимает, — это я, Стивен Роуз.
Похлопал меня по плечу, похлопал Кома.
— Да не переживай ты по этому поводу, — говорит. — Пошли в кухню. Поедим хлеба с вареньем, ты успокоишься, а там и домой. Ком, будешь лежать неподвижно, пока не придем я или Дейви.
Ком снял с меня руки. Лег на пол у стены сарая. Я сел с ним рядом на корточки, прикоснулся. Ничего. Обычный ком глины в форме человеческой фигуры.
Мы вышли из сарая и по тропинке, проторенной в высокой траве, пошли к Дуркиной кухне. Стивен впустил меня внутрь. Сам пошел в другую комнату. Слышу его слова: «Пять, четыре, три, два, один. Просыпайся, Мэри!» — и вот она показалась на пороге.
— Это твой славный служка, — говорит Стивен.
— А, да, — отвечает Мэри. — Хочешь хлеба с вареньем?
Я молчу. Она кромсает буханку.
— Я, похоже, опять заснула, — говорит. — Столько в последнее время сплю и просыпаюсь, что вообще не понимаю, что творится.
— Тебе нужно отдохнуть, тетя Мэри, — говорит Стивен.
— Верно, — отвечает. — А во сне прилетают ангелы с посланиями да рассказами. Такой сон — истинное благословение.
Кромсает дальше.
— Ты ангелов видел когда, сынок? — спрашивает.
Трясу головой.
— А зверюгу страшную?
Трясу головой.
— А я одну видела в…
— Тетя Мэри! — говорит Стивен.
— Да, сынок?
— Я же тебе говорил. Не бывает страшных зверюг.
— Не бывает?
Он провел рукой у нее перед глазами.
— Никаких, на хрен, зверюг не бывает, — говорит. — Правда?
— Что правда? — спрашивает.
— Зверюги страшные бывают, тетя Мэри?
Она хихикнула.
— Зверюги? — говорит. — Конечно не бывает никаких зверюг.
Намазала толстые ломти хлеба сперва маргарином, потом вареньем.
— А ангелы бывают, — говорит.
— Да, — говорит Стивен. — Ангелы бывают.
— Удивительно прекрасные.
— Да. Прекрасные.
Она налила мне чаю, подтолкнула хлеб с вареньем поближе.
— Ешь, — говорит. — Ешь и пей.
Не могу.
— Обязательно поешь, — говорит. — Это добрая пища Господня.
Смотрит, как я грызу корочку. Потом протянула руку и положила два пальца мне на лоб. Стивен рассмеялся, смахнул ее руку, но на тот миг, что ее холодные сухие пальцы коснулись моей кожи, я почувствовал утешение. Заглянул в ее безумные глаза, попытался рассмотреть, что там лежит глубже, за безумием. Она моргнула.
— Тетя Мэри! — скомандовал Стивен.
Она замерла. Я встал. Стивен повел меня к двери.
— Ты должен вести себя в точности так, как обычно, — сказал он у двери. — Нам предстоят великие дела — тебе, мне и Кому.
И провел рукой у меня перед глазами.
— Думай про него все время, — говорит. — Пусть он постоянно существует у тебя в голове. Только тогда он будет существовать в мире. И сохраняй спокойствие.
А я не просто спокоен. Я будто обмер изнутри, онемел. Точно из меня выкачали все силы.
— Приходи завтра, Дейви, — говорит Стивен.
Он открыл дверь. Я вдохнул воздух улицы, шагнул обратно в мир и очень скоро увидел Марию.
46
Я к этому моменту уже перестал быть собой. Не осталось у меня ни воли, ни предназначения, будто кто-то водит меня по миру, будто что-то очень далекое от меня следит за каждым моим шагом. Над Садом Брэддока в белом небе парит перепелятник. Деревья — черные силуэты; дома — нависшие стены. Шоссе — как мощный двигатель, стонущий вдалеке. Мария — на скамейке, будто неживая вещь, прелестная белолицая кукла, которую забыли на ярко-зеленых досках над стеблями ярко-зеленой травы. Иду мимо, и тут она вдруг встает. Рот открылся, из него полились какие-то слова, но мне не разобрать какие. Она схватила меня за плечо, потянула. Белое лицо придвинулось ближе.
— Что с тобой творится? — шипит.
Хочу ответить, а слова не идут.
Она потрясла меня. Назвала по имени.
— Вся эта чушь, которую несут про вас со Стивеном Роузом, — говорит. — Я знаю, что это бредни. Но только ведь есть и что-то еще, Дейви.
Я хмыкнул, клацнул зубами, попытался заговорить.
— Дейви, я во все поверю. Скажи мне.
— Ком живой, — выдавил я наконец. И взял ее за руки.
— В смысле? — говорит.
Я ей в руки вцепился.
— Ком живой, — запинаюсь. — Он двигается. Мы его создали, Мария.
— Его?
— Его. И он…
— Что он, Дейви?
Я вгляделся в ее доверчивые глаза.
— Ничего, — шепчу. — Не могу сказать. Мне пора. Отпустил ее руки. Ухожу. Она нагнала. Поцеловала.
— Мне можешь сказать что угодно, — говорит. — Я во все поверю.
Отпустила меня. Я шел и иногда слышал сзади ее шаги. Иду по знакомым улицам и переулкам, и с каждым шагом они делаются все более чужими.
47
А дома родители смотрят, как я вхожу, и мама:
— Что так поздно?
А я глаза опускаю и говорю:
— Прости.
А папа в окно выглядывает, видит девочку и говорит:
— Ага! Вон оно в чем дело! — И оба улыбаются. А я с ними. Девочка уходит. А мы вместе ужинаем, и они ни о чем меня особо не расспрашивают, а если расспрашивают, я хмыкаю в ответ — и им этого, похоже, достаточно. А потом я ухожу к себе, открываю книгу, кладу на стол перед глазами и смотрю в нее, но ничего там не вижу, и в голове тоже ничего, и проходит вечер, и спускается ночь, и меня зовут снова вниз к родителям, мы пьем горячее и говорим «спокойной ночи», и я возвращаюсь в свою комнату, и ложусь в кровать, и ничто сгущается, ночь сгущается, и я уже действительно не я, меня нет, я исчез из мира, ни мыслей, ни чувств, ни снов, одно ничто-ничто-ничто-ничто, а потом наконец из глубин этого ничто приходит голос: