— Угу, — протянули мы все хором.
В глаза друг другу не смотрим. Боимся облечь в слова свой страх.
— Не такой уж он был плохой, — говорит Скиннер.
— Угу, — опять хором.
— Да уж, — говорит Джорди, — очень, между прочим, был приличный молодой человек.
Мы все сглотнули смешок.
— Нам будет сильно его не хватать, — говорит Штырь.
Тут нам всем полегчало.
— Мириться будем? — спросил Скиннер.
— Да, — сказал Джорди.
— Дело, — сказал Штырь.
Они все пожали друг другу руки. И я тоже.
— С прошлым покончено, — сказал Скиннер. — Больше никаких драк.
— Вот именно, вонючки из Пелау, — сказал Джорди.
— А вы католические падлы из Феллинга, — сказал Штырь.
Тут мы сделали вид, что сейчас бросимся и начнем мутузить друг друга, но вместо этого только хихикнули.
— Я пошел к своим друзьям в «Ветреный уголок», — сказал Джорди. — Может, подкараулим каких спрингвеллерских. Вы как, со мной?
— Да, — согласились Штырь и Скиннер.
И все на меня смотрят.
— Не, — говорю. Пожал плечами. — Не могу.
Они в последний раз глянули на могилу и зашагали прочь. Вскоре и я пошел следом. И все думал о мертвецах у себя под ногами, пока не дошел до ворот и не увидел там Марию. Дальше мы пошли вместе. Она опять повторила, что ей я могу рассказать все, что угодно, но я ответил, что не знаю, с чего начать и как сделать, чтобы она мне поверила. Мы прогуляли весь день. Целовались под деревьями в парке Святой Холм, и, пока целовались, я начал забывать про Стивена Роуза и Черепа. Я как бы стал понемножечку исчезать, но тут сторож мистер Пью заорал на нас: «Эй, вы, там! А ну, валите отсюда, чтоб вам пусто было!» И мы пошли, держась за руки, и Мария казалась мне хранителем, посланным ради того, чтобы я не упал еще глубже во тьму.
56
К вечеру я сказал, что хочу исповедаться. Мы пошли в церковь. Я встал на колени в темной исповедальне. Вижу через решетку лицо отца О’Махони. Попытался изменить голос.
— Благословите меня, святой отец, — говорю, — ибо я грешен.
Он ждет. Я молчу.
— Продолжай, сын мой, — говорит. — В чем ты хочешь покаяться?
Я представил себе слова, которые сейчас прозвучат: «Я похитил тело и кровь Христову, убил собаку, создал истукана, истукан помог убить Чарли Черепа, я помог убить истукана. Я лгал родителям и скрывал улики от полиции. Я…»
— Ну? — торопит он, а слова у меня все не идут.
Смотрим друг на друга через решетку.
— Это ты, Дейви, — говорит священник.
— Да, святой отец.
— Полагаю, на сей раз ты не просто обзывал людей рыборожими.
— Да, но вы, святой отец, мне не поверите.
— Я тут чего только не слышал. Мне ты можешь сказать все. Я лишь проводник твоих слов. А говоришь ты с Богом.
— Я не знаю, существует ли Бог, святой отец.
— Ха!
— Мне кажется, что когда-то Бог, наверное, и существовал, но потом мы Его достали, и Он нас бросил.
— Вижу, у тебя начался переходный период. Только здесь не место для таких дискуссий. Исповедуйся, покайся — и покончим с этим. Там другие дожидаются.
— Я ненавидел одного человека и желал ему смерти, — бормочу.
— Ага. Ну, это действительно грех. Ты в этом раскаиваешься?
— Да. Только он правда умер.
— Ага. И теперь у тебя тяжело на сердце?
— Да. Я про Чарли Черриса говорю, святой отец.
— Про мальчика, который упал в каменоломню.
— Да, про мальчика, который упал.
— Не вини себя в этом.
Молчу.
— Нет в том твоей вины, — говорит. — У всех у нас есть помыслы и желания, которые нужно пресекать. Да, желание твое было грехом. Но между грешным помыслом и грешным деянием целая пропасть.
Глаза наши встретились сквозь решетку.
— Пойми, Дейви, — говорит святой отец, — вот если бы ты его толкнул, было бы другое дело. Но я так полагаю, ты его не толкал.
— Нет, святой отец.
— Вот и прекрасно. В чем еще тебе нужно покаяться?
Подыскиваю слова.
— Вы верите во зло, святой отец?
— Дейви, я тебе уже сказал: тут не место.
— И все же, святой отец?
— Я верю в слабость, Дейви. Верю в то, что нам свойственно заблуждаться. Я много часов провел здесь, в исповедальне. — Слышал о миллионах дурных помыслов, о миллионах дурных дел. Мы можем оставаться мелкими тварями и творить мелкие пакости. А можем обрести силу и величие, обратив сердца наши к Господу.
— Но разве, если веришь в Бога и в добро, ты не обязан верить во зло и в дьявола?
— Обязан, но я, Дейви, оптимист. Я верю, что Бог и добро все равно возьмут верх.
— Но зло все-таки существует?
— Ты говоришь, что сомневаешься в существовании Бога, и хочешь, чтобы я тебе сказал, что вместо этого ты должен уверовать во зло?
— Я вас очень прошу, святой отец.
Он вздохнул, сдался:
— Да. Я считаю, что зло существует. Но встречается оно редко. Так же редко, как и истинное добро. И как истинное добро изредка порождает святых, так и истинное зло изредка порождает чудовищ. А все мы остальные — в чем-то хорошие, в чем-то плохие, и живем мы все то ли в радости, то ли в печали. Можно надеяться на то, что однажды солнечным утром среди нас появится святой. И нужно изо всех сил молиться, чтобы не повстречать чудовище. Все, закончили дискуссию. Кайся в следующем грехе. Там другие ждут.
Молчу.
— Дейви! Говори. Или я тебя вышвырну отсюда.
— Стивен Роуз! — шепчу.
— Стивен Роуз?
— Считалось, что вы за ним будете присматривать, святой отец.
Вижу, как он нахмурился ненадолго.
— Да, — говорит. Сурово глянул через решетку, потом вздохнул и заговорил тихо, будто сам исповедовался: — И у меня на сердце тяжело из-за этой истории, Дейви. Я плохо за ним присматривал. Но паства моя велика. И я подумал, что под влиянием таких мальчиков, как вы с Джорди… — Осекся. — Его найдут, — говорит. — И вернут домой. В следующий раз у нас выйдет лучше.
— Кто он такой, святой отец?
— Ха. Обыкновенный мальчишка, немного постарше тебя. Со своими проблемами. Да минует тебя чаша сия. И все же — обыкновенный мальчишка. Давай следующий грех.
Я порылся в мыслях.
И представил себе: «Я похитил тело и кровь Христову. Я…»
— Я крал у отца сигареты, — говорю.
— Надо же. Опять? И небось курил их?
— Да, святой отец. И еще сигареты отца другого мальчика.
— Ах, Дейви.
В общем, я выложил ему обычную белиберду, и он меня благословил и отпустил.
Выхожу, а Мария все ждет.
— Ну, — говорит, — как, ощущаешь теперь свободу и святость?
Я покачал головой:
— Я ему почти ничего не сказал.
Идем мимо «Срединного дома» на центральную площадь — оттуда нам в разные стороны.
Мария говорит:
— Чтобы что-то сказать, главное — начать говорить самое начало, а потом слова уже сами польются. Или можно разложить историю на части и расставить их в произвольном порядке. Или… — Руки вскинула, рассмеялась. — Или, понятное дело, можно вообще ничего не говорить.
Мы оглядели площадь: тени выпивох за матовым стеклом «Синего колокольчика», рядом с «Короной» очередь из желающих посмотреть «Проклятие Дракулы», пассажиры залезают в автобус восемьдесят второго маршрута до Ньюкасла. Все такое привычное, мирное.
— А еще можно все это записать, — говорит Мария. — Чтобы получился рассказ. В рассказ можно вставить любую чушь, и она перестанет казаться чушью, потому что окажется в рассказе.
— Мы со Стивеном Роузом создали истукана, — бормочу.
— Чего?
— Мы слепили человека из глины. Заставили его шевелиться, Мария. Заставили ходить. Он ожил. — Смотрю ей в глаза. — Ты мне веришь? — говорю.
— Да. Чушь полная, но я верю. И что дальше?
— Стивен Роуз. Он не обычный мальчик, как…
Тут я осекся.
— Я тебе постепенно все расскажу, — говорю. — Только совсем не сразу.
— Хорошо, — говорит.
Мимо проехали сержант Фокс и участковый Граунд, им тесно в маленькой синей полицейской машине.