— Лика, ты чего? Ну? Ты ведь… Классная ты. Всегда была. Я ведь…
И снова подшагивает, ловя в жесткое кольцо рук. Омахивая летним запахом волос — из детства.
— Уйди, Толян! — прошипела зло, прячась в тень дерева, через плечо его видя, как сверкают бледно под луной стены глиняного дома, — уйди, услышит щас этот твой Павлюся. Прибежит с ружьем.
— Ладно тебе, ладно, — отступил немного, встал рядом в черную тень. Хихикнул сдавленно:
— Не с ружьем. Топорик у него за дверью. Соседи говорили.
По локтям Лики побежали мурашки. Передернула плечами. Толян рядом совсем, касается руки своей — горячей.
— Ждать будем? Тогда надо отсюда уйти. Там за кустами лощинка маленькая, в ней удобно. И не видно ниоткуда. Если лежать на траве. А про топорик пошутил я, ну…
И вкрадчиво по коже горячими пальцами. Лика вырвала руку. И пошла по белесой траве к раскрытой калитке. Твердо ставила на каменную землю подошвы кроссовок. Сама удивлялась, что это вздергивает ее так сильно? Что? Но справиться не могла.
— Куда пошла, дура! — в голосе Толяна та же злость. Не его злость:
— Думаешь, бегать за тобой буду, тоже мне, фифа столичная!
И правда, следом не побежал. Шепот съелся ночным воздухом.
Страх окружал Лику кольцом жестких рук, вел. Одна. Лишь на вытоптанной полянке перед входной дверью фонарь на кривом столбе. Роняет свет на воду в старой ванночке, на корыто с развороченной глиной. Все это сбоку, а страх привел и поставил перед круглым окошком, обрамленным гладкими раковинами. Подоконник широким язычком нависает над кругами орнамента из мелких стекляшек и осколков раковин. И в самом центре — неровным зрачком — бочок пластмассовой куклы. Изгиб спины и ножка босая, а все остальное утоплено в глине. Вмазана в рыжее, тонет, оставляя вместо бывшего магазинного жалкую нежность, тонкую, ловящую глаз.
Лика стояла, смотрела на бледный бочок, взглядом пыталась пробиться глубже, уговорить себя — всего лишь кукла, сломанная к тому же. Рука где? Голова? Стало трудно дышать, когда представила, что голова там, внутри, и глина плотно прилегает к раскрытым бессмысленным глазкам, к розовому глупому рту. Метнулась уставшими глазами и увидела — от фигурки — следочки по стене. Маленькая босая ступня с круглыми пальчиками, топ-топ…
Потянулась за следами, тихо пошла вдоль стены. До смутно белеющей ручки, вот она, в локте чуть согнута, пальцы топырит — туда-туда, дальше… К белому тапочку с куклиной ножки.
Перед черным зевом входной двери постояла, глядя на вторую ручку, что показывала внутрь. Поняла без мыслей — так надо, да. И дверь открыта…
Вошла, держась рукой за влажную стену, привыкая к тусклому свету, сочившемуся из теплого глиняного нутра.
Павлюся сидел в кухне. Слышал тихие шаги, но головы не поднял. Вертел в грязных руках рваное игрушечное платье. Только гудение в мозгу все сильнее, когда напрягался плавно, дому приказывая — куда вести. Приготовленные ножницы поблескивали на клеенке распахнутыми лезвиями, оттертыми от ржавчины. Шапку он снял, и расчесанные серые волосы висели, закрывая резкие складки небритых щек. Ну, успеет побриться, после спальни — успеет…
Когда гудение стихало, слышал, как тихо ступают ноги в кроссовках, как отзывается шорохом стена на тонкие пальцы. Радовался за дом. Ему ведь женская ласка нужна. Павлюся — добытчик, защитник. Воин. А кто-то должен вот так — рукой узкой, с любовью. Он уж давно понял, что дом повзрослел и ему это вот надо. Женское.
Смотрел на ситец в руках, на крошечные оборки цвета серединки белых нарциссов и слушал. Будто сам вел и показывал. Вот большая комната… В ней все стены без углов, круглые. По ним — спирали из обкатанных морем стекляшек. Зеленые, белые, желтые. Неярко, с бархатной светлой поволокой. А в центре комнаты растет стол — грибом на толстой ноге. И сиденьечки. Оттуда дверь в коридорчик, весь из пенопластовых поплавков. Слышно, как шуршат, она идет, плечами касается. И стихло все.
Завертел тряпочку быстрее, мял, разрывая ветхие края. Там две двери. Одна в сараюшку, чтоб из дома сразу войти и оттуда на огород. Простенькая дверь. Другая, с волнистым краем — ее дверь. В спальню. Сама должна, сама. Если сама войдет, то и останется. Тогда и Павлюся за ней — с ножницами.