Тишина набухала, плотнела холодной глиной. Ну! Прозудел над небритой щекой комар. Кукольное платьишко, треснув, разорвалось, наконец, на две половинки. Павлюся медленно встал, роняя с колен лоскутки. Потянулся за ножницами. Неслышно проходя в дверь кухни, глянул в зеркало на стене, замазанное тонким слоем коричневой глины.
Дверь смотрела на Лику, выпятив розовые брюшки раковин. Атласные блики от висящей на стене керосиновой лампы подрагивали, и гладкость оживала, пульсировала. Вход утягивал взгляд туда, внутрь, где розовое наливалось алым, набухало, кругля стенки узкого прохода. В темноту. Лика почувствовала, как налилась тяжесть внизу живота, пересохло во рту. Как съесть ложку меда и не запить ничем. В голове проплыли бессмысленные Толяновы глаза, когда поняла — он уже и не он, а только желание его, что уже и не к ней, к Лике, а только к женскому, что принесла с собой. К женскому, о котором не вспоминает днем, болтая, заходя в магазин, думая о делах. Но которое с ней всегда. И сейчас, подаваясь всем телом к узкому жаркому входу, слушала, как растет оно в ней, заполняет до горла и выше, выталкивая прочее, человеческое. Туда войти и там — лишь оно будет. Без стыда и воспоминаний, без раскаяния утреннего и нехорошего привкуса сожалений о сделанном. Торжествующе будет. Навсегда. На все то навсегда, что отпущено ей. Только войти в плоть глины, с впечатанными в нее атласными раковинами. Дойти до самого ее сердца. Остаться. Распахнуться. Царствовать. Повторить и продлить собой жаркий лабиринт. И — брать. Тех, кто будет приходить. Того, кто…
За спиной звякнул металл. Лика дернулась, оборачиваясь. Наткнулась взглядом на двойной блеск тусклых лезвий. И блеск глаз на сером лице меж длинно висящих волос. Ахнула, ударенная жестким страхом, что не ушел, не заснул еще, а просто ждал рядом. И скользнув рукой по гладким выпуклостям стен, рванулась в темный проход за дверью спальни. Бежала, тяжело неся набухший желанием живот, как вечерняя корова полное молоком вымя. Ноги месили пол, будто прилипая к сырой глине, и мелькали на краях взгляда налитые красным стены.
— Ты, — прорывалось позади между шагами, — да, туда, верно, ты — для Дома моего, ты!!!
Стена убегала спиралью от взгляда. В бесконечность. Лика бежала, и ноги ее становились легче, страх подстегивал, выкручивал тело, выжимал тяжесть. На фиг выжимал, прочь, подумалось на бегу. И запрокинула голову, закусила губу. Работая локтями, стукаясь о ракушки, тряхнула короткими волосами, подумала того Толяна, что кидал в окно камушки когда-то и после всегда отворачивался, пока она, балансируя на мокром валуне, выжимала трусики и снова натягивала их — чтоб дома не влетело за ночное купание. Ощутила на шее ветерок, у края стриженых темных волос. И помчалась легко, без тяжести.
Влетела в крошечную каморку, где из стены вырастала плавная лежанка с брошенным поверх глины домотканым ковром. Поверх — скомканное тряпье. И подбежала к раскрытому круглому окошку. Высунулась. Звезды кололи мокрые глаза.
Больно набрав в грудь морского свежего запаха, закричала, чуть не сбив звонкостью голоса пролетающих летучих мышей:
— Толян! Черт трусливый! Быстро спасай меня, ага?
Вздрогнула на мягкий шлепок далеко за спиной, еще один — ближе. Обернулась и увидела в сумраке, как важно и медленно развалился на части упавший на ложе кусок потолка.
— Чего орешь, — мрачно и с готовностью отозвался братишка из-под самого окна, — бросишь тебя, чумную, как же! Руку давай.
Царапая живот, Лика перевалилась через подоконник, уронила охнувшего Толяна в сухую траву. Повозившись и поддерживая друг друга, вскочили и рванули по вскопанной земле, топча верхушки редиски.
Крик догнал их, подстегнул, воткнулся в уши завыванием зверя. Лика прибавила скорости, но споткнулась, Толян стоял, держа ее руку. Повернулся, набычившись, к окну. И пошел обратно, таща ее за собой.
— Толька, ты чего, пошли…
— Погодь…
Он шел по раздавленной вялой зелени, на мечущуюся в круглом окне голову в серых лохмах. Не отводил глаз от быстрого сверкания узких лезвий.
— Ты, — закричал Павлюсе, сжимая Ликину руку и встряхивая ее в такт словам, — ты, урод ненормальный!
И заслонил девушку от летящего в них предмета. Лика взвизгнула, выставила вперед руку, упала на ослабевшие колени. Откидываясь, отворачивалась от лежащей на земле маленькой головы с раскрытыми мертвыми глазами и растрепанными светлыми кудряшками.