В России стали возникать фарфоровые фабрики: фабрика Гарднера, а позже — Батенина, Кузнецова и многие другие, а также фарфоровый завод в Бронницком уезде, на месте залежей гжельских глин.
И столетия не прошло со смерти Виноградова, как фарфор, обитавший ранее только во дворцах, появился в домах простых людей, и чашки, блюдца, тарелки, чайники и другая фарфоровая посуда поселилась даже в деревенских буфетах. К фарфору в быту привыкли, он уже не был признаком большого достатка или свидетельством особо тонкого вкуса. Стал фарфор просто частью российской жизни, вошел в жизнь и в ней растворился.
Но выпускали российские заводы и вещи, отмеченные особым совершенством, чистого цвета, богатой изящной росписью, с черепком тончайшим, как затвердевший шелк. И в наше время слава о русском художественном фарфоре идет по всему миру. Коллекционеры Парижа, Флоренции и Дрездена с особой гордостью хранят образцы русского фарфора, и каждый коллекционер, и каждый музей мира, где есть собрание фарфора, ничего бы не пожалели, чтобы иметь вещь с вензелем «W», что означает: собственноручное изделие Дмитрия Виноградова.
Только вещей с подписью «W» очень мало. Никто не берег их при жизни Виноградова, никто не хранил их после его смерти. А когда спохватились и стали искать все, что было связано с ним, оказалось, что, кроме тетрадок с обрывочными записями да нескольких немецких книг по горному делу, связки писем и нескольких фарфоровых изделий, ничего не осталось.
Легенда о кувшине
Видел ли ты когда-нибудь желтых лошадок с малиновыми полосами на боках и зеленой гривой? Нет, это, к сожалению, не настоящие лошади. Но всё же они есть. Их можно встретить в Узбекистане, и нет ничего краше их, когда они стоят под синим небом прямо на земле.
Они — игрушки, их делает из глины старая-престарая узбечка.
Если ты поедешь в Ташкент, придешь к ней в гости и подсядешь к ней, когда она водит кисточкой по желтым лошадиным бокам, почтительно поговоришь с нею и она решит, что ты воспитанный человек и уважаешь старших; если ей покажется, что ты хорошо умеешь слушать, и если это окажется чистой правдой, она, может быть, расскажет тебе старую-престарую историю, которую теперь уже почти забыли. А если кто и помнит, так только что гончары.
Но разговор заведет издалека.
— Эх, — скажет она. — Вот ты похвалил моих лошадок. Не надо большого ума, чтобы понять, как они хороши. Но если ты умен, ты поймешь также, что не надо большого умения, чтобы их сделать. Хотя, конечно, не всякий сможет, ой не всякий!
А знал бы ты, что умели делать старые мастера. Какие гончары были когда-то. Я видела их изделия на базаре, когда была маленькой и ходила, цепляясь за руку моей бабушки. А бабушка смотрела на те пиалы, и кувшины, и игрушки, что гончары расставляли перед собою на земле, и когда я просила купить что-нибудь, она говорила: «Ах, дитя мое, разве такие вещи делали, когда я была девочкой! Поверь, они были во много раз лучше».
Вот и выходит, что самое-то хорошее умели делать так давно, что те времена никто не вспомнит.
Зато о тех временах говорили мне вот что.
Было это или не было, не знаю и никто не знает. Где это было или где не было, никто не ведает.
Жил-был шах[116], и была у него дочь, с лицом красивым, как луна.
Ты, может быть, не знаешь, что когда у нас в старое время хотели похвалить красоту девушки, ее всегда сравнивали с луной. Так вот, дочь шаха была прекраснее самой луны.
Слушай дальше.
Однажды пошла она с подругами гулять в священную ореховую рощу[117].
Долго они гуляли, собирали орехи, играли в прятки, а на обратном пути дочь шаха утомилась, захотела пить и стала громко жаловаться на усталость и жажду.
Вдруг, откуда ни возьмись, появился перед нею смуглый юноша с кувшином в руках.
— Выпей воды красавица, — сказал он. — Выпей воды из этого кувшина, который я сделал сам. Выпей воды, и ты забудешь о своей усталости. Потому что вода в моем глиняном кувшине прохладна в любой жаркий день. Потому что нигде не бывает такой вкусной воды, как в глиняном кувшине.
Взяла дочь шаха кувшин и стала пить. И была такой вкусной чистая и холодная вода, что закрыла она глаза, наслаждаясь каждым глотком. А когда подняла ресницы, юноши уже не было.
Принесла она кувшин во дворец и чем больше смотрела на него, тем больше он ей нравился. Круты были его бока, подобны бокам породистого коня. Высоко поднималось его узкое длинное горло, похожее на стройный тростник. И ручка его изгибалась, подобно тугой струе серебристого родника, бьющего из расселины скал.
Был он чудного нежного цвета, будто свет луны струился по нему, смешавшись с соком молодого апельсина.
И был украшен тот кувшин искусным темно-лиловым рисунком, отливающим пурпуром зари и синевой ночи. Незнакомый юноша нарисовал на нем тончайшей кистью тонкий гордый цветок граната, излучающий изнутри золотистое сияние. Еще нарисовал он резные узорные листья, подобные тончайшему кружеву. Нарисовал он также спелый плод граната, означающий счастье, многодетность и вечную жизнь. И был тот гранат нарисован с таким мастерством, что казалось, вот-вот лопнет его тугая кожица и сотни кроваво-алых зерен брызнут в разные стороны.
Смотрела дочь шаха на кувшин, и великая радость и тревога входили в ее сердце. Хотелось ей петь какую-то неведомую ей песню, славящую таинственного мастера. И образ смуглого юноши вставал перед нею.
На другой день она опять пошла в рощу, надеясь встретить его. Но юноши не было. И каждый день ходила она в рощу и не находила того, кого искала.
И стала она худеть и бледнеть от любви к незнакомому юноше, и красоте ее это шло во вред.
Заметил шах печаль своей дорогой дочери и стал спрашивать, что ее томит, но слышал в ответ только тяжкие вздохи.
Тогда призвал к себе шах ее служанок и приказал рассказать, что случилось с нею.
— Государь, — сказали служанки, — та великая печаль, которая, подобно черному облаку, омрачила красоту нашей повелительницы, случилась оттого, что выпила она воды из кувшина, который поднес ей в ореховой роще незнакомый гончар. Кувшин тот стоит у нее в покоях, возле ее ложа, и она смотрит на него и плачет.
— Да падет гром на ваши глупые головы, о лукавые девы! — закричал шах. — Как могли вы утаить от меня причину такой беды? Как позволили дерзкому незнакомцу говорить с дочерью самого шаха! Принесите же сюда кувшин, источник горя моей дочери, и я сам разобью его на тысячи кусков и куски растопчу в прах, а глиняную пыль развею по ветру.
— Государь, — отвечали служанки, — дочь твоя и наша повелительница не разрешает нам прикасаться к своему кувшину, говоря при этом: «Если вы нечаянно разобьете его, сердце мое разобьется на столько же кусков, сколько черепков останется от него».
Шах видит — дело плохо.
— Что ж, — говорит он, — принесите кувшин, я должен видеть его. Если он так дорог моей дочери, пусть небо упадет на землю, а земля провалится, если я трону его пальцем.
Принесли служанки кувшин. И увидел шах дивную работу того мастера. Увидел стройную, как тростник, шею кувшина и маленькие крутые бока его, подобные бокам породистой лошади.
Кувшин сиял в покоях шаха, как ясная звезда, что падает с неба осенью, подобно созревшему нежному плоду, и казалось, что покои наполнились ароматом цветущих гранатовых ветвей.
Много было у шаха сокровищ. Были у него арабские глиняные кувшины, окрашенные так, будто они сделаны из перламутра и золота или же покрыты розовым жемчугом.
Были у него драгоценные вазы китайского фарфора, на которых нарисована алая птица, а на крышке искусно вылеплены красные львы.
Были у него персидские сосуды, расписанные цветами и печальными антилопами, с глазами, пробуравленными в глине и залитым в эти отверстия стеклом, отчего казалось, что глаза их полны слез.
116
Шах — название (титул) правителя-монарха в некоторых восточных (Ближний Восток, Средняя Азия) странах в древнее и средневековое время; сейчас сохранился только в Иране, здесь его именуют «шахиншахом», или «царем царей» (перс.).
117
У многих народов мира в древности, а в некоторых местах и по сей день существует вера в священные места, священные рощи, посвященные какому-нибудь божеству, место постоянного обитания духов или этого божества. В священные рощи под страхом смерти запрещалось заходить людям, срывать плоды, косить траву, ломать ветви деревьев. Правом входить в рощу для совершения религиозных обрядов обладали лишь только специальные жрецы, хранители священной рощи.