ГЛИНКА
Глава I
В самом начале прошлого века смоленский помещик и капитан в отставке Иван Николаевич Глинка посватался за свою троюродную сестру Евгению Андреевну Глинку-Земельку.
Евгения Андреевна, рано осиротев, жила с братьями, Афанасием и Иваном, в их родовом имении Шмакове, расположенном недалеко от города Ельни. Богатство, каменный дом в тридцать комнат, благоустроенный парк над рекой и отличный оркестр крепостных музыкантов выделяли владельцев Шмакова из числа окрестных дворян Ельнинского уезда. Они были важные, гордые господа, хорошо образованные и страстно любившие музыку. Сестра их считалась одной из лучших невест в округе. Иван Николаевич Глинка, напротив, был небогат и незнатен. В принадлежавшем ему селе Новоспасском жили попросту, без особых затей, хотя и в довольстве, но совершенно по-деревенски, то есть не ездили на зиму в Петербург, не обедали дома под музыку и не одевали лакеев в ливреи, как это было принято в Шмакове. Вероятно по этой причине братья Евгении Андреевны и отказали ее жениху.
Но тот недаром когда-то служил в кавалерии. Как человек предприимчивый и решительный, он нашел случай с согласия Евгении Андреевны похитить ее во время прогулки.
В те годы запретные чувства двух молодых людей, неравных по положению в обществе, служили излюбленной темой сентиментальных романов и повестей. Евгения Андреевна их прочитала немало и на побег с отвергнутым братьями женихом решилась без страха, из чувства протеста против семейной тирании.
Погоня, высланная за беглецами, вернулась ни с чем: план похищения был всесторонне продуман; по приказанию Ивана Николаевича Глинки его дворовые люди едва ли не на глазах у братьев Евгении Андреевны разрушили мост через реку Десну. Покуда погоня скакала в объезд в поисках переправы, жених и невеста успели повенчаться.
Евгения Андреевна была очень счастлива с мужем. Счастье ее омрачали лишь два обстоятельства: сварливый характер старухи-свекрови, барыни старого склада, правившей домом единовластно, и болезненность первого сына. Маленький Алексей, родившийся хилым и слабым, прожил недолго, всего лишь несколько месяцев. Евгения Андреевна была безутешна. Иван Николаевич с горя ушел с головой в хозяйственные заботы. Впрочем отчаянье молодых супругов довольно скоро сменилось новой надеждой: Евгения Андреевна ждала второго ребенка.
Село Новоспасское, стоявшее над Десной в липовом и березовом парке, было обыкновенным по тем временам дворянским поместьем средней руки. Глинки не относились к числу жестоких крепостников-ретроградов, которых водилось немало в тогдашней Смоленской губернии. Напротив, семья их принадлежала к передовой, просвещенной и хорошо образованной части дворянства. Иван Николаевич, энергичный хозяин, хотя и не упускал своего, но с крепостными крестьянами обращался сравнительно мягко, не так, как другие его соседи, помещики-кулаки, и в его имении заведен был обычный порядок: дворовые девушки пряли, плели кружево, дворовые женщины ткали холсты, мужчины все были приставлены к делу: к сапожному, к шорному ремеслу. Но крепостное хозяйство, основанное на подневольном труде, в те времена уже было непрочно. Как ни старался Иван Николаевич улучшить свое хозяйство, деревни вокруг Новоспасского все беднели, крестьяне год от году разорялись, работа на барщине отнимала у них много сил. И чем бедней становились крестьяне, тем меньше дохода давало имение. Стараясь поправить свои дела, Иван Николаевич занялся откупами. Тем временем приближался срок рождения второго ребенка.
В ночь на двадцатое мая 1804 года в доме никто не спал.
Накануне Евгению Андреевну уложили в постель: у нее начались роды Из города Ельни прибыли акушерка и доктор. Сонные девушки бесшумно метались по дому и по двору, кто с кувшином воды, кто с колотым льдом на тарелке.
Иван Николаевич сидел у раскрытого окна в кабинете. Заря разгоралась. Соловьи, всю ночь заливавшиеся в кустах новоспасского парка, умолкли. Как это бывает перед восходом солнца, природа притихла и затаилась. Иван Николаевич и сам стал задремывать. Вдруг откуда-то сверху посыпалась соловьиная дробь, крупная, с переливами и коленцами. В ту же минуту из-за деревьев брызнули солнечные лучи, а в спальне послышался крик, и сквозь крик, – неожиданно тонкий, заливистый голос ребенка.
– С сыночком, батюшка-барин, – сказала, входя в кабинет, старая нянька. – В счастливый час родился, ишь как соловушка заливается.
На другой день младенца крестили и нарекли Михаилом. Родители называли новорожденного Мишенькой, дворовые – Михаилом Ивановичем. По-видимому его ожидало спокойное и счастливое детство, сулившее беспечальную жизнь. Он, как единственный сын, должен был стать общим баловнем и любимцем. Так и случилось.
Однако, пока он лежал в своей колыбели, покуда он рос на руках крепостной русской няни, окруженный заботой и лаской, в стране, где он родился, назревали еще не заметные глазу, но важные перемены. Система старинного крепостного хозяйства едва ли не с каждым годом все очевиднее приходила в упадок, она изживала себя. Потребности жизни росли, торговля росла, промышленность развивалась, а подневольный труд крепостных крестьян был мало производителен и не давал желаемых результатов. Земля повсюду была обработана плохо и урожаи низки, а рынок требовал хлеба. Крестьяне нищали и уходили в отхожие промыслы. Чтобы поднять скудеющую доходность своих имений, одни помещики отпускали крестьян на оброк, – деревни пустели; другие, наоборот, расширяли свои поля и принуждали крестьян работать на барщине пуще прежнего, а труд крепостного и так был невыносимо тяжел. Крестьяне противились произволу господ как могли. То тут, то там начинались волнения крестьян, напоминавшие господам времена Пугачева. Иные помещики, норовя улучшить свои хозяйства, обзаводились машинами и устраивали на чужеземный, английский лад экономии. Но на чужой манер русский хлеб не родился. Машины и экономии требовали не рабского, а вольного труда. Мало-помалу в среде передового дворянства росло убеждение, что крепостнический строй есть главное зло русской жизни, что нужно его отменить. Но крепостнический строй был основой самодержавной России, и ретрограды-крепостники его защищали с пеной у рта. Дворянское общество раскалывалось на две неравные части, одна – тайно сочувствовала передовым идеям, вторая – упорно цеплялась за старину. Впрочем редкий из тогдашних помещиков был способен сделать вполне сознательный выбор между этими двумя направлениями политической мысли. Большинство колебалось, не зная куда пристать. С одной стороны, крепостное право становилось все менее выгодным для дворян. С другой стороны, самая мысль о его уничтожении пугала рядового помещика: как обойтись без крепостного мужика и без дворового слуги? Кто будет кормить-поить коренного русского барина, одевать-обувать, лелеять его покой? Кто ему платье подаст, трубку раскурит? Отрицание крепостного права означало и отрицание феодальных дворянских прав, отрицание самого помещика-дворянина. Но жизнь настойчиво требовала перемен, и в то время как большинство дворян охало и вздыхало, жалуясь на трудные времена, передовые умы тогдашней России упорно искали действительных средств к спасению отечества. Были такие умы и среди смоленских дворян. Таков был Якушкин, недальний сосед родителей Глинки. Толки и разговоры о необходимости преобразований с раннего детства велись вокруг мальчика.