Чувствительный Мишель, так же как и авторы-романтики пытались проникнуть в Божественный замысел и обрести идеал.
«Музыка его воскрешала», — позже напишет сестра Людмила, боготворившая брата. Но могла ли она об этом знать? Ведь ей в это время исполнилось восемь лет. Это были ее догадки, которые сложились в романтический миф о страдающем гении. С наступлением зимы хандра усилилась. Из комнат юноша практически не выходил, читал и музицировал, греясь халатом на легком заячьем меху. А когда спускался вниз, надевал сюртук или модную венгерку со шнурками.
Двадцать лет спустя
В памяти Глинки воспоминания о Кавказе причудливым образом соединились с впечатлениями от оперы «Русалка» Кауэра и балета Кавоса «Кавказский пленник». Почти через 20 лет все эти эмоции сконцентрируются в одной точке — опере «Руслан и Людмила». Она будет написана, как и «Русалка», в жанре волшебной оперы, с протяженными балетными сценами и восточными танцами, среди которых особое удивление вызовет лезгинка. Кавказ станет землями Черномора.
Как уже отмечалось, Кавказ, покоренный Российской империей, преломлялся в общественном сознании через призму восточной экзотики, которая казалась «чужой» и «близкой» одновременно. Эти новые места еще только предстояло «присвоить», «русифицировать», и в этом большую роль играли инструменты культуры. Творцы открывали «восточные» черты в себе и пытались найти в отдаленных землях то, что резонировало с их представлениями о нации[92]. И эта воображаемая география России-Руси с неведомыми восточными землями окажется основополагающей темой для второй оперы композитора, которая появится на императорской сцене в 1842 году. В ней он найдет собственный музыкальный ответ на то, что такое «русский Восток» и Российская империя в целом, и эта музыка будет влиять на образ Кавказа-Востока в произведениях русских композиторов вплоть до начала XX века.
Глава четвертая. Государственный служащий (1824–1828)
Из наслаждений жизни
Одной любви музыка уступает;
Но и любовь мелодия…
С началом весны 1824 года, когда зимние приступы золотухи закончились, Мишель помчался в Петербург, город мечты. Город, где творится история.
С 1824 по 1828 год Глинка осваивал «науку» светской жизни, «примеряя» разные модели поведения — столичного денди, повесы и пианиста-виртуоза. Ему нравилось находиться в центре внимания и принадлежать к «хорошему обществу». Вереница развлечений, встреч и знакомств, посещений музыкальных салонов и концертов — впечатления наслаиваются одно на другое. Образуется такая многоголосица событий, что в «Записках» композитор не сможет точно вспомнить даты описываемых событий. И это при его-то исключительной памяти…
Петербург пронизывает его жизнь. Он находится в гуще событий русской истории — видит страшное наводнение 1824 года{120}, восстание на Сенатской площади 1825 года, участвует в летних развлечениях на Черной реке, усваивает моду на английских историков и итальянское пение. Страсть к музыке «прогрессирует», но все так же остается частью джентльменского набора, как перчатки и трость.
Между роялем и канцелярией
В столице девятнадцатилетний Мишель поселился в районе Коломна, где можно было недорого снять квартиру{121}. Неизменный слуга (дядька) Илья вел хозяйство, прислуживали братья Нетоевы — виолончелист Яков{122} и скрипач Алексей, заодно учившийся у музыкантов из оркестра Юшкова. Все эти крепостные следили за питанием, устройством жизни, одеждой барина. Исправно отправляли отчеты о его финансовых тратах.
Первым делом Глинка отправился к Майеру. Ему не терпелось рассказать о своих опытах с оркестром. Глинка играл учителю на фортепиано. Тот встал, подошел к нему и пожал руку:
— Вы слишком талантливы, чтобы брать у меня уроки! Приходите ко мне запросто каждый день и будем вместе музицировать.
92
Исследователи Александр Эткинд и Дирк Уффельман рассматривают внутреннюю колонизацию России как идейно-ментальный процесс. См.: