— Мне ж надо как-то определенно вставать, да? — поинтересовался Зайцев, поворачиваясь спиной к части аудитории. Кто-то отметил рисунки на теле вполголоса, и это прибавило уверенности и сил.
— Да, но так, чтобы ты мог простоять в этой позе полтора часа. Расслабь ноги, одну согни в колене. И руки на пояс, — проинструктировал Добрынин. Все это время он продолжал стоять рядом, сбоку от Сереги. Осторожные, едва ощутимые прикосновения его пальцев к локтям, коленям и пояснице помогли найти нужное положение. В тот же момент Илья Александрович был достаточно отстранен. Находясь от Зайцева на расстоянии локтя, он не задерживал взгляда на одном месте — ходил как бы вскользь, по касательной. — Ну, все хорошо. Если что — просто позови. И не волнуйся. Большинство из них стесняется тебя даже сильнее, чем ты сейчас.
— Я не стесняюсь.
И только тут Добрыня вновь улыбнулся, как и всегда, отходя назад и смотря уже прямо в глаза Сереги. А потом — огладил бороду и ушел за спины второкурсников.
— Ну, все, ребята, ваше время пошло. Работаем час двадцать. Ваша задача, помним — фигура в полный рост высотой в полметра. Если нужно — подходим, обходим, мы работаем с полным объемом. Сергей, а вас попрошу поворачиваться на сорок пять градусов с сохранением позы по команде.
Серега громко сглотнул, когда аудитория начала свою работу. Внимательнее всего он следил за преподавателем. «Когда он заметит? Заметит ли? А вдруг я так криво нарисовал, что непонятно…» — метался в сомнениях Зайцев. Правда, стоять голым перед народом ему давалось на удивление легко. Он даже не раскраснелся, как обычно, от переизбытка чувств. Наоборот, был бледен и крайне напряжен. А все потому, что Добрыня никак не хотел рассматривать! Напасть какая-то, его вечно отвлекали, кому-то что-то все время было нужно.
Добрынин, конечно, просто был занят. Он поочередно ходил вокруг студентов, либо глядя перед собой, либо наблюдая за их работой, чтобы вовремя исправить ошибку или ответить на вопрос. Понятно было, что Илья Александрович не хотел смущать. Это студенты работали — и то, даже некоторые из них прятали глаза; а он не грузил Серегу лишним праздным вниманием. И смотреть, похоже, собирался лишь в те моменты, когда нужно было убедиться, что Зайцев повернется и не нарушит свою стойку.
— Поворот! — скомандовал Добрынин, остановившись напротив Сереги. Тот повернулся — и Илья Александрович, оценив профиль, снова отвел взгляд и начал движение. А Серый уже кипел от негодования. Он так старался! Придумывал все это, мучался. На его татуировки с интересом смотрели только несколько девушек и что-то радостно щебетали. И ни одного взгляда от Добрыни. Зайцев раздраженно фыркнул и закрыл глаза, чтобы не расстраиваться еще больше. Время текло невероятно медленно. Это отвратительное чувство, когда ты начинаешь контролировать процессы своего тела, начало настигать Серого; то он сбивался в дыхании, когда задумывался о том, как это делает, то забывал глотать по той же причине. Как себя занять? Если начать смотреть на кого-то — человеку могло показаться, что это что-то не очень хорошее, непристойное или вообще что с ним заигрывают. Поэтому Зайцев открывал очи только тогда, когда его просили повернуться. Тело начинало затекать, и мозг от бесконечного пережевывания скудной информации — тоже. Иногда, когда кто-то шептался, студент слегка приоткрывал глаза и наблюдал. Так и сейчас, заслышав тихие речи, Серый решил поглядеть, что там. Веки медленно поднялись, оставив зрачки под камуфляжем ресниц…
Добрыня стоял прямо перед ним. И смотрел — на него.
Это был очень странный взгляд. На секунду Зайцеву даже показалось, что он что-то делает не так — но, с другой стороны, никаких замечаний не поступало, а студенты продолжали спокойно работать. Значит, если Илья Александрович был напряжен, то не из-за того, как проходило занятие. От умиротворения на лице не осталось и следа — богатырь гладил бороду, хмурил брови, а взгляд его был направлен прямо на грудь или живот Сереги, полз даже ниже… Поднятую к лицу руку Добрыня поддерживал под локоть другой, и Зайцев заметил, что там, в ладони, что-то прячется. Что-то похожее на небольшую открытку. Это совершенно точно была последняя валентинка — рисунок внутри стало видно, когда Илья, продолжив свое движение по кругу, заглянул в нее, а потом он оказался за спиной Сереги, и надо было быть полным дураком, чтобы не понять — Добрынин сличает изображение, сравнивает видимую на рисунке часть татуировки. У Зайцева пробежался холодок по спине, поясницу тянуло, а на лице проступил румянец. Вот теперь, сзади, он точно должен был узнать Серегину фигуру и родинку, точнее, родимое пятно на ягодице. Оно по забавному стечению обстоятельств — как определял ее сам Серега — было похоже на сердечко с опухолью. Да и татуировку его узнать было крайне несложно, ибо на пояснице птицы были меньше, а к оси тела и ягодице тянулись колкие черные ветви, в которых скрывались пернатые.
Зайцев задумался не на шутку, когда Добрыня там за спиной и затих. Начали посещать неприятные мысли о том, что преподаватель в нем разочаровался окончательно, что Серега как-то неуместно приукрасил свое тело на рисунке, что сейчас богатырь как замахнется! И останутся от Сереги рожки да ножки. Сердце в груди заходилось почти что в аритмии, и Зайцев внезапно ощутил, что дрожит. Но когда Добрынин вынырнул с другой стороны и скомандовал «Поворот!», все стало по-прежнему: добрая улыбка, приподнимающая завитые усы, внимательный и ласковый прищур. Открытки в его руке уже не было.
— Сергей, все в порядке? — спросил Илья Александрович, вновь смотря только в глаза и никуда больше.
— Да, — Серый сглотнул. И, казалось, этот отвратительный звук заглушил любые другие, которые порождала работа окружающих его людей. Зайцев злился, а неизвестность плавила его. По Илье Александровичу сложно было что-либо определить, и сколько ни смотри, этот хитрый черт совершенно ничего не выказывал. — А что-то не так?
— Я заметил, ты дрожишь. Если замерз, то мы можем позволить себе десятиминутный перерыв. Как раз половина пары уже прошла, а ребята все успевают… — и тут взгляд Добрынина вдруг снова упал — не вскользь, не мимо тела, а прямо до пупка; расфокусировался там… Но стоило Сереге только моргнуть, и на него смотрели снова — глаза в глаза. Илья Александрович чуть склонил голову вперед и набок, всем своим видом вопрошал — но только ли то, что озвучил?
— Просто немного устал… Затекло все. Ничего такого, — сбивчиво ответил Зайцев. Тело его реагировало странно. Так ярко и необычно отпечатывался на коже каждый взгляд преподавателя, что Серый на мгновение задумался, не накрутил ли он лишнего. Может, все чисто? Может, Илья Александрович не имеет в виду ничего иного? Может ли быть такое, что напряжение Серега создал себе сам? А не значит ли это, что он фантазирует? И ему нравится ощущать себя под суровым взглядом мужчины? И почему он не видит больше ничего в аудитории, кроме Добрынина? Воздух сперло, и дрожь усилилась. Серый ощутил, что внизу живота появляется тяжесть, а ноги становятся ватными. Он прикрыл глаза, набирая в грудь побольше воздуха, возвращая себе самообладание…
Вдруг Добрынин сорвался с места и быстро зашагал к свободному стулу неподалеку, на котором оставил халат. Хлопнула ткань в воздухе, и прежде чем Зайцев успел что-то сообразить, его уже укутали и спустили на пол.
— Перерыв! Отдохните, погуляйте пока, — без нажима предложил Илья Александрович второкурсникам, проводя Серегу за ширму. Зайцеву стало неловко, он смущенно прятал взгляд и зябко кутался в одежду. Он ожидал, его предупреждали, но во всем этом помимо физики было что-то еще. Серый не мог поверить, что у него может встать от чужого взгляда. Но, казалось, никто ничего не заметил. Да и Добрынин успел укрыть его.
Уже за ширмой Илья усадил Зайцева на стул, а сам устроился рядом. Он не выглядел обеспокоенно или сердито — всем видом пытался показать, что такое в порядке вещей.
— Ты молодец. Хорошо стоишь, просто перенервничал. Расслабься сейчас. Хочешь воды, чаю, «Новопассита»?