— Слышь, Серег, — начал было Самойлов, но остановился, когда Серый повернулся обратно к ребятам. Тот находился в растрепанных чувствах, и это отпечаталось на беззаботном лице. А вот свиная морда Вити растянулась почти что в плотоядном оскале.
— «Простите, простите», — зашипел Руслан, передразнивая. — Что за щенячий взгляд, Серый?..
— Готовь бухлишко, мистер крутой, — хмыкнул Витя. И на этой ноте Зайцев остался в коридоре университета наедине с собой.
Остался один Зайцев и в дальнейшем. Он не провел выходные с друзьями, не шатал нервы преподавателям и вообще залег на самое глубокое социальное дно из всех, какие когда-либо посещал. Серега два дня непрестанно лежал и не поднимался никуда, кроме своих спортивных прогулок. А после приходил и опять оседал словно пыль на прогретом последними прохладными поцелуями осеннего солнца подоконнике. Олег всерьез думал о том, что Зайцев болен и пару раз спрашивал о самочувствии, но последний отказался идти на контакт и объясняться. Понедельник для Сереги наступил неожиданно: утром его разбудил сосед и посоветовал поторопиться. Но спешить Зайцеву было некуда — все к паре он приготовил еще прошлым вечером. Перед самым выходом Серый сообщил о том, что чувствует себя плохо и никуда не пойдет. «Предупреди, если кто спросит», — попросил Зайцев. Олег согласился, кинув взгляд на заготовленные к паре вещи, заподозрил что-то неладное, но расспрашивать не стал. Весь понедельник Серега провел под одеялом, отключил телефон, свет — все, что хоть как-то отвлекало его от мыслей. От мыслей о Добрыне. Он уже беспрепятственно мечтал, совершенно трезво оценивал свои желания, но бесконечно ненавидел себя за глупый поступок. Детский какой-то. Он о геях-то никогда плохо не думал, всегда спокойно относился к нетрадиционной сексуальной ориентации, принимал. У него даже опыт был. Правда, несерьезный и скорее даже шуточный, но был — и Серега не вычеркивал его из своей биографии, не клеймил позором, не прятал за семью печатями. Чего же он испугался тогда, в коридоре? Того, что его поднимут на смех? «Ну и пусть подняли бы! Тупо было. Я херню и похлеще творил, о мнении общества как-то не переживал», — вздыхал Серый, наматывая на палец нитку от пледа. Не за себя на этот раз переживал Сергей, впервые в жизни — вообще не за себя; его страшно терзало то, что он мог обидеть Илью Александровича. Отвратить от себя. Но даже эта страшная вероятность стояла для Серого сейчас на последнем месте, а вот сам Добрыня, его задетые чувства — на первом.
Солнце садилось за крыши домов, когда Олег вернулся. От него пахло легким морозцем, наступающей зимой и сладким душком гниющих листьев. Он принес с собой, словно свежий ветерок, много положительных эмоций и впечатлений от пережитого дня, рассказывал, что учудили ребята на большом перерыве и про то, как другое хулиганье сорвало пару. Серый после каждой его воодушевленной реплики поднимался с кровати на локтях, хотел было спросить, не искал ли его Илья Александрович, не спрашивал ли, где он. Но каждый раз Олег делал паузу-точку в своем рассказе, а Серый утыкался в подушку и оставлял шальную идею. Так до следующего дня и повелось…
Во вторник Зайцев соизволил появиться в университете. Пары, люди шли своим чередом, но Витю с Русланом Серый старался избегать. Как и Добрынина. В какой-то момент Зайцеву даже пришлось спрятаться в туалете на одном из этажей и уперто ждать до самого начала пары, чтобы не показываться никому на глаза. Сам от себя такой мягкотелости и смятения молодой человек не ожидал… Обычно все Серому легко давалось. Но в этот раз судьба сыграла с ним злую шутку. Таким образом пролетела еще неделя. Последние листья были сорваны с деревьев, и теперь смотреть в окна вместо занятий становилось скучно; изломанные силуэты узловатых ветвей уныло покачивались в непогоду. Серый мечтал о зимнем прилете снегирей, чтобы их нарисовать. Они чем-то напоминали ему Добрынина, особенно когда хохлились от холода.
«Сука, ну опять понедельник!» — сокрушался Зайцев, стоя перед дверью аудитории, где должно было пройти занятие по гончарному делу. С наступлением холодов в подвальных помещениях (да и во всем здании) начали топить сильнее, становилось невыносимо душно, а сырой запах глины только ухудшал ситуацию. Но на этот раз Серега осмелился присутствовать на занятии. Глаз на преподавателя он не поднимал, работал мирно, никого не задирал, ничего не спрашивал, назойливо перед Ильей Александровичем не крутился, на себя внимания не обращал. Просто сидел и работал. Серега решил, что именно таким образом он избежит дальнейшей неловкости. Да и больше ничего доказывать и искать в Добрынине не хотел. Боялся напортачить еще больше. Но Илья Александрович представлял собой ту константу, на состояние которой не влияло, казалось, ничто. Он был рядом, подсказывал, направлял, улыбался. Развлекал всю группу какими-то историями. А когда оказывался никому не нужен — сидел и скатывал что-то в ладонях из крохотного кусочка глины, работал стеком.
В конце занятия Добрынин объявил:
— Сегодня те, кто готов и кто в дальнейшем собирается приступать к росписи, могут сдать работы на сушку и обжиг. Это дело долгое, поэтому просто оставьте их мне — в готовом виде все получите в следующий понедельник.
Сразу протянули испачканные в глине руки трое желающих. Серега продолжал орудовать стеком. Решил, что просто молча поставит свою работу и все. Какая разница, сколько обжигать.
— Сергей? Вы еще не все? — обратился Добрынин к нему лично. Ну конечно, он же видел, что основная композиция у Сереги была в состоянии пятиминутной готовности.
— Да, простите, не слышал, — неловко оправдался Серый. — Я тоже отдам.
— Хорошо. Задержитесь ненадолго после занятия?
— Ладно.
После пары Серега едва дождался, когда Илью Александровича оставят в покое, ибо тянуло сбежать. Он сидел за первой к его столу партой, подперев голову рукой и медленно моргая. Казался сонным и уставшим.
— Ты в порядке? — мгновенно переключился Добрынин на неформальное общение, стоило им остаться наедине, и подсел поближе. Он был осторожен, сдержанно обеспокоен. — Тебя не было в тот понедельник, Сергей. Я не стал ставить тебе отсутствие…
— Я приболел, — Серый неожиданно для себя улыбнулся. Илья Александрович вновь был с ним! И даже рядом сидел. Неужели это не было знаком того, что он его не ненавидит? Зайцев повеселел и вытянулся, усаживаясь ровно. — Извините, что так вышло, — выдал Серега. Но неизвестно было, это он так сокрушался относительно пропущенной пары — или извинялся за что-то другое?
— Ничего. Я же говорю, формально ты был здесь. Но чтобы все было по-честному, мне бы хотелось, чтобы за пропуск ты пришел и отработал… С проектом ты все успеваешь, как я понимаю. Но не откажешься сделать кое-что для меня, я надеюсь? — Добрынин заговорщицки улыбнулся, и его синие глаза лукаво сощурились. Серый перенял эмоцию, но прищурил только один глаз. Это выглядело смешно.
— Конечно, Илья Александрович. — Серега замолчал ненадолго. Но любопытство взяло вверх: — А что именно?
— Нужно будет составить мне компанию. И порисовать. Так что захвати с собой эскизник. Большой.
Свою «замену» Добрынин назначил на пятницу этой же недели в мастерской. Как оказалось, ее преподаватель подпольно эксплуатировал для создания собственной керамики на продажу — и, явившись в университет после обеда, работал над каким-то чайным сервизом. Серегу он позвал уже около шести, когда у всего дневного отделения закончились пары. На улице стояли сумерки, а в коридорах — тишина. Илья добивал чайничек.
— Закрой дверь, пожалуйста, — попросил Добрынин, не отвлекаясь от работы с гончарным кругом. — И проходи.
Серега просьбу выполнил, но двигался очень тихо. Ему все казалось, что он может спугнуть правильный настрой мастера, испортить работу да и вообще чем-то помешать. Впрочем, Серегино любопытство такие мысли не умерили, и он бесшумно подобрался к Добрыне, засматриваясь на его работу… Точнее, на него в работе, но кто уж там разберет подобных тонкостей.