— Сука, как ты меня бесишь! Сейчас все дерьмо из тебя выбью! — орал Сергей громче любого другого здесь человека. Влетев в Самойлова еще раз, он опрокинул тучную тушу на землю.
— Отпусти! Отпусти! Снимите его, блядь! — резко сменил вектор Витя.
Тут же кто-то подскочил сзади, поднял Серегу за капюшон, удержал руки. Кто-то почти в ухо дышал: «Пацаны, успокойтесь!» — но Витя своими воплями заглушал все. Пока Серега вырывался, он поднял с земли валявшийся рядом баллончик, которым разрисовал стену, и швырнул его Зайцеву в лицо.
— Пидор ебаный!
— Сука!
Серега вскочил, отшатнулся в сторону, сделав несколько неосторожных шагов назад, и, яростно протирая глаза, поскользнулся, упал. Да так, что горячо приложился правой частью лица о стену. Зайцев сам не видел, что его ударило, но почувствовал резкую боль в носу и немоту у брови. Как только проморгался, он вскочил еще раз, навострив кулаки, да людей вокруг стало гораздо меньше. Витя тоже умолк — посетители курилки угомонили его, чтобы окончательно пресечь драку, пока кто-нибудь из работников вуза не прибежал на вопли. Вскоре все совершенно стихло — никто не хотел оказаться ненароком на месте чужого преступления. Серега остался совсем один.
Зайцев еще раз поднял взгляд на несуразную надпись. Стыдно стало. Не от того даже, что это он спровоцировал такую ситуацию. А от того, что он совсем бы не отказался видеть свое имя рядом с Добрыниным. И даже здесь, вкупе со срамным и гадким словом, это казалось почти недостижимой мечтой. Зайцев только вздохнул, утер рукавом белого свитера кровь, что уже окрасила губы, поднял и встряхнул баллончик. Серега был уверен: нельзя так оставить, нельзя дать Добрыне еще один повод нервничать, нельзя унижать его на весь университет, можно только исправлять… И Серый принялся рисовать. Черный силуэт птицы укрыл телом и крылом ругательства, а краска стекала вниз драматичными и живописными разводами. Серега рисовал долго, шмыгал носом и совершенно забыл о времени.
— Хвост доделаю и пойду…
— А я вас жду, Сергей… — послышался сзади знакомый голос.
Во дворе стояла тишина — перерыв еще не начался, и Добрынин наверняка просто захотел воспользоваться уединением, выйти с трубкой, посидеть в старом кресле. У него ведь было окно. У Сереги тоже. Именно это время они заняли на консультации. И именно это время теперь было потеряно.
— Илья Александрович! — Серый подпрыгнул от неожиданности, выронив баллончик с краской. Ему стало еще более неловко: таким чумазым он уже давно не появлялся в общественных местах. А здесь еще и перед Добрыниным! И поворачиваться так не хотелось, ведь Зайцев даже не представлял, что творится у него с лицом. — Я… Это… Типа… Это нужно было. Простите, что опоздал…
Добрынин помолчал. Даже затылком Серый чувствовал, как тот рассматривает стену. Рисунок. Выглядывающее из-под хвоста птицы «…МЕСЫ»… Но потом шаги удалились, и скрипнуло кресло, чиркнула спичка. Илья Александрович закурил трубку, так и не удостоив Зайцева никаким ответом или вопросом. Он сделал все, чтобы показать: «Можешь не обращать на меня внимания, я не собираюсь тебя отвлекать, это твое дело». Серый молча поднял баллончик и быстро завершил рисунок, стараясь не попадаться Добрынину на глаза. Хвост укрыл последние следы преступления. А когда студент закончил, нашел валяющийся все это время поодаль рюкзак.
— Я подожду вас у кабинета? — спросил Зайцев, не заглядывая в лицо Добрыни.
— Нет, — остановил его тот. — Вы можете показать мне все здесь, если есть что. Трубка — занятие неторопливое… Пара закончится, и времени совсем не останется. Мы не успеем. Поэтому… подойдите. И прошу, Сергей, я не хочу разговаривать с вашей спиной, — строго добавил он. Серый на такое замечание только вздохнул.
— Здесь же холодно… Ладно… — несмело согласился он. Может, такое решение было и к лучшему. Холод не позволял его носу распухнуть, кровь лилась умеренно, а синяк, возможно, расплылся бы не столь живописным пятном, как мог бы. И Серый развернулся. Перевесил рюкзак себе на живот, послышался резкий звук расходящейся молнии. Скоро Зайцев протянул Добрынину листы с наработками, а после смущенно глядел куда угодно, но не на преподавателя, словно это могло бы спрятать его внушительно разукрашенное лицо. — На первой странице план. Потом введение, фотографии мест, которые хотел бы взять, и список литературы в конце… — Серый шмыгнул носом, загоняя кровавый ком повыше. Но Добрынин даже не стал листать бумаги. Он закусил мундштук и, бросив Серегины черновики у себя на коленях, положил руку Зайцеву на плечо, уставившись ему в глаза. От холодного и безразличного вида не осталось и следа, от садистского настроя — гонять студента в такие-то сибирские морозы — тоже.
— Что случилось? У тебя лицо все в крови… — тон Ильи Александровича сменился сейчас же. Взгляд его опустился ниже, на покрасневшие, почти онемевшие ладони. Добрынин схватил Серегины пальцы, сжал, а потом одним рывком поднялся с кресла и вытряхнул трубку. Зайцев вздрогнул, втянул голову в плечи, все еще ощущая непонятный груз вины. Но больше — шокированный широким жестом. — И руки ледяные… Ты сколько здесь?.. Нет, бегом в корпус, умойся и на кафедру. Я сейчас приду…
Зайцев хотел было что-то возразить, даже поднял руку в противоречащем жесте, но он был слишком смущен тем, что Добрынин до него дотронулся. Это стоило поступка. Он готов был каждый день защищать честь Ильи Александровича только ради того, чтобы он вот так вот просто проверил, насколько холодны ладони, или отнесся к нему теплее обычного. Серый замерз. Не только от того, что холода на улице пробирались под одеждой до самых костей. Просто замерз. Жаль было, что он побитый мальчишка в Добрыниных глазах, а не настоящий герой.
— Я к вам вовремя пришел. Не хотел опаздывать, извините, — обронил Зайцев напоследок и отправился на кафедру, прихватив рюкзак. Молнию застегнуть действительно не удавалось, пальцы онемели, но почувствовал это Серый только сейчас.
Умылся он быстро. Долго отогревал руки под струей горячей воды, которая казалась удивительно прохладной. Высморкался, бросил взгляд в зеркало и ужаснулся: вид был определенно жалкий. Подбитый глаз в тепле помещения начал опухать и заплывать, нос становился похожим на картошку. Кровь идти перестала, но Серега на всякий случай захватил с собой парочку одноразовых полотенец. Возвращаться к Добрынину ему хотелось и не хотелось одновременно, но пришлось. Совсем скоро он постучал на кафедру.
— Можно?
На ней в этот раз по счастливому стечению обстоятельств было тоже пусто. Но Добрынин встретил Серегу так, что хватало на троих.
— Садись, — и Зайцев уже сидел, не успев сделать и шагу. В руках у него оказалось полотенце с завернутым в него пакетом снега, а на столе прямо перед носом — чашка горячего чаю, лимон и мед. И Добрынин уже оказался напротив, и смотрел на Серегу так мучительно-виновато, словно готов был в придачу к уже сделанному уронить к его ногам бездыханные тела обидчиков и вообще весь мир, лишь бы только раны тотчас зажили, а простуда прошла стороной. Илья Александрович ничего не спрашивал, но всем своим видом продолжал повторять только один вопрос: «Что случилось?»
— Вы посмотрели мои наработки? — перевел тему Серый, прижимая к лицу лед и морщась. — Хотелось бы, чтобы вы посмотрели, я никогда не учился всю неделю…
— Я посмотрю… — нехотя ответил Добрынин. Он замялся, но потом все же открыл безвременно отложенные листы. Следующие десять минут Илья Александрович читал — но нет-нет да бросал взволнованные взгляды на Серегу. А Зайцев молился, чтобы он прекратил, а то хороший человек в нем сломается перед чудесной перспективой изобразить более битого, чем он есть, и выудить побольше заботы.
— Я сам сделал фотографии… — пояснил Зайцев и перенес анестезию на нос. — И уже точно уверен в том, что и как… А что дальше надо? Уже рассматривать стили и чертить?