Добрынин обнаружил валентинку только на следующий день. Он подготовился к занятиям заранее, и раскрылась диверсия уже на лекции у второго курса, когда Илья вытащил стопку конспектов. Стоило ли говорить, что открытка сбила его с толку сильнее прежней? И хотелось бы думать, что предназначена валентинка кому-то другому, но имя — вернее, прозвище — адресата… Когда-то ведь и супруга назвала Добрынина именно так. Называли и те, с кем он делил постель после развода, и те, с кем — грешно — еще до того… Но уже три года Илья был просто одинок. Странная шутка заставила его вспомнить об этом. Работа, работа, работа… Усталость и треволнения. В университете с ним заигрывали даже замужние преподавательницы — да и от мужчин Илья получал осторожные двусмысленные намеки. И на тех и на других Добрынин реагировал с вежливой отчужденностью. Слишком часто в последнее время его мучила мысль о том, что он потерял пусть нежеланные, но надежные отношения зря. Зря развалил семью своей молодой импульсивностью, вынудив дочь метаться меж двух родителей. И тут какой-то шутник по незнанию задевал эти воспоминания… Нет, Илье была забавна эта шутка, глупая шутка — что это еще могло быть? Да и рисунок внутри во всем своем непотребстве был выполнен весьма старательно. Но вот что стоило этой валентинке выпасть в конце занятия… Потому что, к своему стыду, Добрыня, рассказывая о готике, не следил за качеством выступления, а неотрывно держал в воображении крепкую задницу с родинкой.
Определенно, после такого конфуза нужно было развеяться. Добрынин так и не нашел в многолюдной аудитории какого-нибудь едко ухмыляющегося второкурсника — застал только с десяток юношеских влюбленных взглядов и оттого вторую половину лекции боялся даже пошевелиться как-то не так. Только гладил бороду — как было всегда, когда Илья думал или нервничал; а уж если эти два состояния соседствовали в нем в одно время, стоило начинать беспокоиться за сохранность густой растительности на лице. Успокоить и привести мысли в порядок могла только ручная работа — ну или хорошая трубка. Ей-то Илья и посвятил свой обеденный перерыв. Обычно он уходил с разрешения охранников курить на задворки университета — с запасного выхода, где находилась и небольшая хозяйственная пристройка. Там на улице стояло вытащенное с какой-то кафедры старое разбитое кресло, в котором, хоть при каждом прикосновении из-под обивки вылетали облачка пыли и трухи от сгнившего наполнителя, было довольно удобно сидеть. Всякий раз Добрынин неспешно забивал трубку, раскуривал — и сидел минут пятнадцать. Рассматривал сизые клубы, в спокойную погоду подолгу задерживающиеся в воздухе, пускал кольца и ловил их порой пальцем. Когда курил — думать не хотелось уже совсем ни о чем, и Добрынин с приятно потяжелевшей свободной головой шел назад.
Правда, богатырь не думал, что о тихом удобном местечке знает не только он да охранник, да пара других преподавателей. И когда Илья приблизился к двери пожарного выхода, его этой металлической створкой чуть не пришибли. А из вуза с криками и хохотом вывалилась четверка старшекурсников… Они галдели, орали, и, кажется, ходили по стенам, судя по скрипу резиновых подошв явно не об асфальт. Трое из них успели затормозить и даже залепетать испуганное: «Ой, извините!» Четвертый, что гордо шел самым первым и толкнул дверь, не справился с управлением и не смог избежать столкновения.
Смех Сереги резко оборвался, когда он влетел всем телом в кого-то очень мягкого, но упругого. Чтобы удержать равновесие, ибо студент как-то неудобно встал сам себе на ногу, он схватился за преграду обеими руками и тут же ощутил, как под его пальцами напряглись мышцы. Перед тем как понять, что происходит, Зайцев вдохнул знакомый аромат глины, незнакомый — табака и чего-то очень вкусного, какой-то приятный запах мужского одеколона, который он не мог разобрать, даже если хотел бы. Еще один вдох. «Очень приятно…» — пронеслось в голове студента перед тем, как он решил резко отпрянуть. Он поднял взгляд и узнал Илью Александровича. На лице Сереги тут же расплылась виноватая и смущенная улыбка, которую странным образом тянул шрам, — и она в любом случае выходила немного дерзкой.
— Извините меня, пожалуйста, я вас не видел! — поправил положение Серый. И только он хотел сделать шаг в сторону, как ощутил, что его что-то тянет обратно. А это все проказничала расстегнутая кожаная куртка, зацепившаяся собачкой молнии за свитер преподавателя.
Впопыхах, явно боясь испортить вещь, Илья Александрович поймал Серегу под локоть и оставил возле себя. Еще минута ушла на то, чтобы высвободить зацепившуюся нитку.
— Ну все… Чуть не убили меня, Сергей! — разулыбался Добрынин. Когда опасность миновала, он совершенно уже не злился. — А потом чуть голым не оставили. Вот так вот дернули бы — и распустили меня по ниточке.
— Ну, Илья Александрович, вы так хороши собой, что это только обрадовало бы весь универ! — со всей широтой души громогласно сообщил Серега. А потом понял, что именно сказал. Понял и покраснел. Надо ли говорить, что Зайцев никогда и никому обычно не делал комплиментов? Даже своим девушкам. А тут вдруг — и как выдал… Парни вокруг него едва ли держали едкие ухмылки, особенно Витя. Добрынин на миг даже сбился с улыбки, обеспокоенно взглянув на сопровождавших Зайцева товарищей.
— Да бросьте, — тут же ответил он. — Нет, я верю, что этого жаждет вся кафедра русского языка и стилистики… Но для них я слишком молод, а для студентов — староват, пожалуй. Прямо ни туда, ни сюда. Знаете, Сергей, если бы кто-то расценивал университет в качестве места для поиска дамы сердца, наш вуз я бы точно не смог порекомендовать мужчинам среднего возраста. Прямо потеря какая-то… Ну это я так, к слову, — и взгляд Добрынина вернулся к лицу Сереги, смягчившись. Преподаватель похлопал того по плечу, просачиваясь под крышу университета, хотя занявший почти весь проход Витя заметно осложнил богатырю Добрыне эту задачу. Из темноты коридорчика послышался недовольный визг Самойлова и сбивчивые извинения Ильи Александровича. Уже с той стороны, разделенный с Зайцевым порогом, Добрынин снова выглянул: — Вы только бычки не кидайте здесь, ладно? А то Сухов уже раз навставлял, а место спокойное, хорошее. Да и много тут хлама сухого, загорится… В общем, аккуратнее. И вообще курить вредно.
Только после этого Илья Александрович, совсем смущенный своим непродуманным нравоучением, скрылся внутри. Серый стоял в смятении и почесывал лысый затылок. Ох, опять эта его странная реакция на преподавателя! Зайцеву начало казаться, что в присутствии богатыря у него напрочь отключались мозги.
— Слышь, Серый, — подвалил из-за плеча Витя, и его выпуклое брюхо вписалось в изгиб Серегиной талии. — Это че это такое было?..
— Ничего, — Зайцев ответил с таким недоумением, что любой всерьез мог поверить, что ничего необычного действительно не произошло. Сам Серый поспешил пройти внутрь помещения, за деятельностью скрывая свой жуткий прокол. «Это было дебильно, это совершенно тупо было!» — думалось Серому, и он опять почесывал затылок.
— Эй! Серый! — прилетело ему вслед. — А ты с нами не постоишь, что ли?
— Нет, пойду. Потом состыкуемся, — опрокинул Зайцев и скрылся с места преступления.
День бежал быстрее, чем Серега сегодня от ребят. Погода стояла неприятная, промозглая, и попасть домой хотелось неимоверно. Серый покидал универ чуть позже остальных: он немного задержался, когда пересдавал очередной хвост по истории искусств. Еще один предмет, который не уважал и ненавидел Зайцев, а особенно того, кто его вел. Но все кончилось всего через двадцать минут, когда неимоверный характер хулигана просто довел несчастную женщину до нервного тика. И вот Серый уже застегнул свою черную кожаную куртку, которая едва ли спасала его от холода, оставив голой шею, выскочил через главный ход, как вдруг остановился. Возле выхода на улице стоял Добрынин. Кутаясь в шерстяное пальто с воротником-стойкой и длинный серо-синий шарф, он разговаривал по телефону. Мерз, но сиял. Илья Александрович хоть и был доброжелательным, но таким его вспомнить было сложно — он казался истинно счастливым. Да и голос… Голос его, обычно вежливо мягкий, теперь был просто полон нежности.