– Каково это ощущение, – произносит он, знающий, что я почувствовал, – власти, жизни под своими пальцами? Его, наверное, и вкушают убийцы в своих грехах. Нравится?
Я опускаю нож, потому что когти в животе готовятся ко второй атаке, которой я не хочу. И кладу оружие обратно, не стирая ухмылку с лица.
– Чувствуется, что влечет за собой зависимость, – быстро смотрю на Бэкхена, – а я её сторонюсь.
Но в этот раз он всё-таки выигрывает.
В конце концов нас из этого магазина выгоняют, однако Бэкхен умело обливает охранника очередным монологом, так что выходим мы победителями. Мне становится плевать на быстроту его широко-шаговой ходьбы, и я останавливаюсь у морозных лотков, тыкая пальцем в шоколадный пломбир: по спине течет по счету уже двадцатая капля.
С каждым годом накапливая ненависть к лету, мы всё равно собираемся в квартирах, где не намного свежее и легче: большинство из нас по началу лета пытаются где-то подтянуться в плане заработка – даже Сэхун уже накапливает опыт уличного бармэна.
И Бэкхен, лишь Бэкхен ничего не делает, предпочитая запираться у себя, словно чего-то ожидая – с меня не спадает вуаль прозрачной, невесомой злости, когда мы приходим к нему после смен по-собачьи усталые, а он приветствует нас с гостиного дивана едва заметным кивком.
Квартира у него, если обобщить, серая, и не выделяется особенностями в духе младшего хозяина; то были бы, наверное, настоящие черепа на полках и маски фриков вместо картин.
Здесь всегда тихо и никто не мешает, Бэкхен почти каждый раз оказывается один.
О его семье мы не имеем никакого понятия.
Знаю только, что за опекуна у него старшая сестра с подозрительным воспитанием и вовсе на него непохожая. Другие расспросы под запретом и могут быть неправильно встречены. Бэкхен такой – разглядывает чужие слабости, в то время как сам под броней. Весьма нечестно, но кого это волнует?
Девушку, чья комната в конце узкого коридора и постоянно закрыта – я видел её раза три за полтора года, что Бэкхен с нами, и моментально меня отвратили лимонные волосы, похожие на парик. Она полновата и, кажется, наполовину немая – то есть, на наши приветствия тупо что-то мычала и спешила быстрей убежать.
Бэкхен это никак не объяснял, сколькими бы мы вопросительными взглядами не просверлили в нём дырок. Лично мне кажется, что там, в его прошлом, очень темно. Будь я человеком любопытным, заглянуть в него – было бы моим первым желанием.
Бэкхен угощает нас сладким глитвейном и черносливом, от которого у Сэхуна обычно пучит живот. Я хочу послушать еще, но не знаю, что может помочь в провокации.
На мои раны он сильно не набрасывался, хотя меня брало любопытство – я ходил за ним по пятам: поговори со мной, растерзай, обескровь словом, скажи, скажи что-нибудь, я тогда, возможно, никогда к тебе больше не потянусь. Или же окончательно перевешу в сторону неприязни, так будет проще..!
Моя опухоль продолжает расти.
Но он мало что говорит о моей матери, о которой все знают.
Мы сидим за круглым столом с чашками настоящего чая, когда Бэкхен оборачивается ко мне.
– Расскажи о своем отношении к ней.
Я мысленно сужаюсь до размера мизинца и лезу за фарфоровый край топиться в кипятке, и отвечаю, неожиданно для себя – очень бойко:
– Смотрели фильм "Тост"? Там мальчик и мама – главная линия истории, вторая совсем не умела готовить, и на ужин у них вечно были банки консервов или обычные тосты. Они так и сидели семьей – над тарелками, на каждой – по тосту, и всё. Но мальчик говорил, что это лучшая еда для него, и любил её даже тогда, когда мама скончалась, а на месте её появилась другая хозяйка, настоящий кулинар. Так же и я – буду глотать её тосты-истерики до последнего, потому что иного не нужно – уже не приму.
Все застыли на полглотках и повесили головы, а я взглянул на Бэкхена – специально – тот на половину прикрыл глаза.
– Мать – единственный незаменимый человек в жизни, и в этом самая сильная её жестокость, – он хлебнул своего чая и по-кошачьи облизал губы, – Надеюсь, ты знаешь, какие её любимые цветы.
У меня еще долго не выходил звон его посудного сервиза из головы по возвращению вечером. Входная дверь оказалась распахнута, а за ней – пустота, так что мне пришлось бежать по переулкам её искать. В прошлый раз такое случилось месяц назад, и мне пришлось платить штраф за разбитое стекло витрины.
Я нашёл маму на площади, сидящей у лавочки в позе «поставьте на пузу мир» и присел рядом с ней, видя, что всё не так страшно. Это была первая ночь, когда я так отчетливо увидел звезды. Холодало и проходило всё больше и больше людей, так что пришлось всё же встать и пойти домой; магазины так поздно были уже закрыты.