- Почти?
- Почти, - повторил он слегка неохотно. - Была серия статей, ещё на заре нейродрайва... Понимаешь, ведь это очень логичная мысль, насчёт детской адаптивности, и лежит на поверхности. Есть определённые сенситивные периоды почти для всего - для развития речи и моторики, для учёбы, для формирования эмоциональной сферы... Да мало ли. Упустишь такой период - и это практически невосстановимо. Возможно, так и с нейродрайвом. Один очень рисковый исследователь решился это проверить. Серьёзные результаты он получить не успел - грянул тот бум журналистский. Мужика посадили. Позже он покончил с собой в зоне. Там к нему отношение было, как к насильнику над детьми... Ну, ты понимаешь. С пацанами его даже не знаю, что потом стало, но от нейродрайва их отстранили прочно и навсегда. В их интересах, конечно. Признаков нестабильности там не наблюдалось, но... Дело было шумное... - он помолчал. - Теперь, когда мы знаем о нейродрайве столько, сколько знаем, экспериментировать на детях не возьмётся никто. Сколько бы данных не говорили в пользу этой версии. И, я полагаю, это правильно. Так что пусть чувство вины тебя не мучит. Твой случай для развития науки нам ничего не даёт.
- Почему вы заговорили о чувстве вины?
- А почему ты пришёл ко мне с этим разговором? - мягко улыбнулся он.
Мама моя всегда была женщиной практической, и потому у неё я вечером поинтересовался без стеснения:
- Мам! Неужели ты решилась наконец надеть ярмо брака?
- Откуда такой вывод? - удивилась она.
- Да вот подумал. В тот вечер, когда я вернулся - у вас тут тортик, цветы, шампанское... Это традиционный набор, или я сорвал какое-то важное мероприятие?
- А, - мама махнула рукой. - Это же Каминский. Он уже раз пятый собирается мне предложение делать. Всё не выговорит никак. Умный человек, а в некоторых вещах - хуже мальчишки. Если так дальше пойдёт, я растолстею от его тортиков.
- Н-да. Обломал я ему малину.
- Я ещё ничего не решила, - сказала мама серьёзно.
- А что думаешь?
- Не знаю. Я ведь всегда была принципиальной противницей замужества, ты помнишь. Но... Всё меняется с возрастом, Данил. Даже взгляды.
Я кивнул:
- Это я уже успел понять.
4.
Работу я начал искать ровно через неделю после своего возвращения.
Эти дни беззаботного отдыха оказались мне нужны - я и не представлял сначала, как. Я не думал, например, что стану вскакивать по ночам от несуществующего звука тревожного ревуна. Не ожидал, что мне станут сниться бои - бои яростные, отчаянные и безнадёжные - и что я напугаю мать слезами, переживая заново бесконечную череду смертей - и своих, не случившихся, и чужих, бывших вполне реальными. Там и тогда - там и тогда я ведь не плакал...
Нет, это все не исчезло за неделю, конечно. Но пришло - не спокойствие, нет, но - понимание: прошлое надо оставить прошлому. И жить дальше.
Потому что жизнь продолжается...
Итак, я отправился искать работу.
Поначалу мне всё казалось просто - я нейродрайвер, профессия дефицитная, так какие могут быть проблемы? Но рассылать своё резюме через компьютер мне не хотелось - имелся в моей биографии неприятный фактик, мягко говоря... Так что лучше было, пожалуй, общаться вживую, и я решил топать ножками.
Я побывал в нескольких космопортах, как минимум в десятке разнообразных транспортных контор. Везде меня завернули сразу и категорически. О нейродрайве, как выяснилось, не стоило заводить и речи, а лучше было не упоминать совсем: после общения с чиновниками мне уже казалось, что нарушение возрастного ценза для нейродрайва - преступление пострашнее изнасилования несовершеннолетней. Бумаги мои никого не интересовали. Всюду - и в крупных корпорациях, и в задрипанных, дышащих на ладан компаниях - нарушения ценза боялись пуще, чем огня.
То есть работать нейродрайвером до достижения двадцати пяти лет я не смогу никак и нигде.
Я задумался.
В свидетельстве, выданном мне после штрафбата, говорилось, что я прошёл сокращённый курс обучения и могу с помощью нейродрайва пилотировать космоатмосферники малого и среднего тоннажа. Бумага, мягко говоря, отличалась от диплома лётного училища - и совсем не в лучшую сторону.