Испугавшись, я дал слабину, и теперь всю жизнь буду ненавидеть себя за эти несколько секунд, когда я не смог удержать себя на поводке. Это моя самая ужасная ошибка, которую допустил ни кто-то другой, а именно я. Не сдержался, потому что не умею сдерживаться. С ней пришлось учиться контролю и очень-очень быстро, ведь женщина, которую я выбрал, сама не умела сдерживаться. Кто-то же должен был, а в этот момент никто не смог. И я помню, как она сидела на полу в моих ногах, как держалась за щеку и смотрела на меня с таким…неверием. Удивленный, маленький, глупый котенок, которого ни разу, спорю на что угодно, не брали за шкирку и не били газеткой. Нет. Как бы она не кичилась, чтобы не говорила Лили, Амелия не привыкла к грубости и боли. Человек, которого били всю его сознательную жизнь, точно это определит, чтобы ему не вешали на уши.
Я был ее первым. Во всех смыслах, и если другие мне очень даже нравились, этот нет. Все, что я чувствовал — это дикое омерзение, ненависть и вину. Я был виноват перед ней, и я бы хотел заслужить ее прощение больше всего на свете, а отец что же? Он был на моем месте сотню раз, видел тоже, что и я, но продолжал делать с мамой то, что он делал. Разве это любовь? Я по себе знаю, что нет. Потому что я бы ни за что в жизни этого не повторил, потому что вряд ли смог бы выдержать этот взгляд еще хоть один раз, а он мог. Повторял, как заведенная игрушка. Снова и снова.
— Эм…а что происходит?
Снова меня вырывают «из себя», и я пару раз моргаю, переведя взгляд со своих рук в лобовое, откуда открывается действительно странная картина. Все датчики движения работают, освещая территорию дома отца и Насти, как будто это спортивное поле, на котором сейчас пройдет кубок по футболу. Перед домом как раз собрались болельщики, только выглядят они странно. Все в черном, накаченные, высоченные шкафы и с жуткими рожами, на которых жирным капслоком написано: УБИВАТЬ.
Мы с Лексом переглядываемся, выгибаем брови, и тут то голос подает наш пассажир. Лили придвинулась ближе, теперь была между нами, а потом прошептала.
— Это армия…
Я клянусь чуть не прыснул, что за пафос?! Скептически смотрю на свою бывшую, но она вся побелела, пугливо сжалась, а когда коротко ответила на мой взгляд, я понял, что она не шутит и не прикалывается.
— Что за хрень?! — начинает Лекс, но я не даю ему договорить, а выхожу.
Какой смысл лить воду с одного кувшина в другой, когда все ответы находятся в доме? Это же логично. Я стараюсь сейчас следовать именно по пути логики, исключая все возможные чувства, чтобы быть хотя бы на пару десятков процентов трудоспособным или хотя бы передвигаемым. Короче отметаю все метания, засовываю руки в карманы пальто и иду к входу, как раз в тот момент, когда машина Марины останавливается неподалеку, а за ней въезжает Миша.
— Максимилиан Петрович? — хрипло спрашивает доселе мне незнакомый мужик с черной папкой в руках, на что я цинично усмехаюсь.
— Не похож? Предъявить документы?
— Нет, — все также хрипло и подчеркнуто холодно мотает головой, отступая на шаг, — Заходите в дом, пожалуйста.
Шутку не оценил. Обидно. Слегка закатываю глаза, но направляюсь к ступенькам, краем глаза замечая, как сестре задают тот же дебильный вопрос. И вот спрашивается, зачем? Только потом до меня доходит, когда я вижу, как мужик что-то пишет, что он просто сверяет списки. Очень помпезно ставит галочки напротив имен. Ха. Даже забавно.
За всем этим бредом я наблюдаю наверху лестницы, где решаю подождать своих. Маленький бунт на корабле никто не отменял все-таки, и я слегка усмехаюсь этой мысли, делаю короткую затяжку.
— Что происходит? — тихо спрашивает Мара, забирая у меня сигарету, которую сама решает пригубить, — Кто эти зэки?!
— Без понятия.
— Может потребовать ответов?!
— Думаю, что он тебе ничего не скажет, — также тихо вклинивается Лекс, тоже делая затяжку с ее руки, — У него приказ. Если хотим что-то узнать, надо спрашивать с того, кто его отдал.
Отец. Очевидно, как наступление ночи и дня, как и то, что Лекс прав. Тряси этих головорезов, не тряси, они молчать будут. Такие говорят только с теми, кто платит, а в нашей ситуации это совершенно точно отец. Так что, прикурив «трубку мира», где каждому досталось по чуть-чуть, и дождавшись последнюю из списка Лилиану, я поворачиваюсь к большим, резным дверям.
Ну здравствуй, дом, да? Нет. Это не мой дом, и как бы Настя не старалась, им он никогда не будет, хотя я ее безгранично уважаю. Эта женщина стала мне семьей. Она никогда не смогла бы заметить маму, но если бы мне и сказали назвать кого-то, кто был бы к этому максимально близок, я бы назвал только ее имя. Настя нас и встречала, как истинная хозяйка дома, вот только в этот раз что-то было не так.
— Мама, что с тобой? — взволновано спрашивает Лекс, вырвав это первенство.
Все мы заметили красные и опухшие глаза, нос и потухшее состоянии. Триггернуло меня нехило, если честно. Такой я видел маму в последний раз, и сердце на этот раз зашлось в диком танце. Тогда я был слишком мал, чтобы понять, что что-то не так, а сейчас я слишком хорошо знаю такой взгляд. Что-то совсем не так…
— Женечка, здравствуй, — тихо отвечает она, не реагируя на сына.
Потому что первым делом долг матери к матери.
— Девочки наверху, они спят. Полет был сложным…
Женя тут же смотрит в сторону второго этажа, и я сам чувствую, как ее сердце рвется к ее детям и какой нечеловеческой выдержки ей стоит оставаться на месте. Даже улыбку выдавливает из себя, слегка кивает, после чего Настя наконец переводит взгляд на нас, а потом вдруг начинает плакать…
— Мамочка! — пищит Адель и сразу же расталкивает всех нас, чтобы поспешить заключить ее в объятия, которые Настя принимает.
Конечно же. Я бы с удовольствием дал им время, но Лекс на такую щедрость неспособен. Он выступает вперед вновь, берет ее за локоть и открывает от дочери, повторяя вопрос.
— Мама, что происходит?!
— Амелия…умерла, да? — еле слышно спрашивает, но все равно режет меня без ножа.
Я кривлюсь от услышанного, отвожу взгляд в сторону, а она вдруг неожиданно обращается к Лилиане.
— Лили, мне так жаль…мне так…
Заходит в слезы, давая нам всем вдоволь искупаться в словленном шоке. Все мы знали, что эта женщина не способна на ненависть, пусть и была почти близка к ней в отношении любовницы мужа, но не из-за этого. Из-за меня и из-за Матвея, она ее поэтому не переваривала. Думаю, что все чувства, которые когда-то были у Насти к отцу, давно умерли. Точнее он их убил, как убивает все, к чему прикасается.
— Наконец-то вы приехали, я так за вас всех пережевала, — мягко говорит она, вытирая слезы размером с кулак, силится даже улыбнуться.
Такая атмосфера давит на меня сильнее, чем до этого. Здесь я чувствую скорбь, траур, когда как там мог притворяться, что ничего не было. Психика же всегда защищается, как может, это инстинкт самосохранения, но только не рядом с этой женщиной. Она пинком возвращает меня на землю, где Амелии больше нет, и меня снова пронзает боль. Я больше ничего не слышу, кроме своего пульса, и ничего не чувствую, кроме этой тупой скорби, которая оплетает меня точно липкий туман.
— Макс, пойдем.
Они о чем-то явно говорили без моего участия, и я снова все прохлопал. Смотрю на Мишу пару мгновений, он ждет. Участливо. Спокойно. Дает мне время на перезарядку батареек, и я слегка ему киваю в благодарность, подбираюсь. Этого будто никто и не замечает, за что я тоже благодарен.
Теперь мы можем следовать по увлекательному квесту дальше туда, куда много раз ходили. Ненавистный маршрут, который каждый из нас знает наизусть. Небольшой столик с цветами, дверь в кладовку, арка в гостиную. Рядом на стене висит картина с суровым, усатым мужиком. Когда-то в детстве я называл его стражем, только вот что он охранял? Тайны этого дома? Если только их. И наконец двери. Две огромные, резные двери темно-карамельного цвета, на которых я знаю каждый завиток, ведь подолгу стоял перед ними, оттягивая момент, когда мой собственный ад передо мной откроется. Я давно уже не боюсь своего отца, если честно, но если еще честней, внутренности все равно леденеют, когда я вижу, как золотая ручка начинает идти вниз. Это делает Марина. Открывает наш общий ад, но сейчас что-то кардинально не так. Снова. Из кабинета отца мы слышим музыку…