Такого рода разграничение «раннеклассовых» и «сословно–классовых» обществ в пределах эпохи традиционных, докапиталистических цивилизаций ставит закономерный вопрос о фиксированной временными рамками границе (при всем понимании ее условности) между ними. В этой связи следует вспомнить работы Г. А. Меликишвили37, показавшего, что принципиальные изменения в социально–экономической жизни переднеазиатских обществ относятся не к эфемерному рубежу между «древностью» и «средневековьем», к которому обычно приурочивали переход от «рабовладения» к «феодализму», а приблизительно ко второй половине II — первой половине I тыс. до н. э., при том, что с середины I тыс. до н. э., где–то с начала Ахеменидского периода вплоть до Нового времени, их строй уже не претерпевал принципиальных изменений. К близкому выводу (при соответствующих хронологических коррективах: первая половина — середина I тыс. до н. э.) на основе исторического анализа китайской государственной системы пришли Л. С. Васильев38 и В. П. Илюшечкин39.
Обобщение этих результатов с учетом данных по другим регионам позволило сделать вывод, что в широкой полосе Старого Света, почти укладывающейся в субтропический пояс, в основных центрах цивилизационного развития (Восточное Средиземноморье, Передняя и юг Средней Азии, Индия и Китай) до последней трети I тыс. до н. э. в основных чертах завершился процесс трансформации архаических раннеэксплуататорских обществ, обычно именуемых раннеклассовыми, в те, которые В. П. Илюшечкин называл сословно–классовыми, а Л. С. Васильев — традиционными. При этом если цивилизации доколумбовой Америки в рассматриваемый период так и не преодолели собственными силами соответствующий рубеж и в полной мере соответствовали характеристикам раннеклассовых обществ, то периферийные по отношению к первичным цивилизационным центрам Старого Света варварские общества, начиная с последней трети I тыс. до н. э., благодаря стимулирующему воздействию со стороны последних, изначально сочетали не вполне реализовавшиеся раннеклассовые отношения со все более укоренявшимися сословно–классовыми.
Совершенно ясно, что как в общечеловеческом масштабе, так и в отдельно взятом регионе, в рамках каждой, достигшей соответствующего уровня развития цивилизации, этот переходный период занимал не одно столетие. Однако менее очевидно, в какой мере трансформация раннеклассовых обществ в сословно–классовые была связана с изменением самого качества человека, постепенно обретающего пусть пока еще весьма относительную, но все же свободу от жестких нормативных рамок консервативных обществ раннеклассового типа. Поэтому еще раз вернемся к определению социальной природы раннеклассового и сословно–классового обществ, но уже под углом зрения места и роли в них индивидуальности.
Под раннеклассовым представляется целесообразным понимать всякое эксплуататорское общество доиндустриальной эпохи, в системе которого отсутствует частная собственность на основное средство производства тех времен — землю — и на основную массу отчуждаемого у земледельцев натурального прибавочного продукта и в котором, соответственно, весьма неразвитым является товарно–рыночное производство и существует эксплуатация человека человеком в рамках отдельных домохозяйств. Для такого общества характерна власть–собственность социальной (раннегосударственной) верхушки на природные и трудовые ресурсы социального организма, реализующаяся, по преимуществу, в централизованной организации производства и отчуждении, перераспределении (редистрибуции) и трансформации прибавочного продукта.
При таких условиях социальный статус индивида, строго коррелирующийся с местом последнего в системе общественного разделения труда и выполнением определенных общественных функций, в решающей степени определяет его имущественное положение. Власть–собственность, система редистрибуции и, следовательно, совокупный общественный прибавочный продукт со всеми связанными с его обладанием формами подчинения одних групп людей другими находятся в руках лиц, венчающих пирамиду раннегосударственной власти.
Принципиальное отсуствие возможности выбора между различными ценностными ориентирами (стремлением к богатству, или знаниям, или ключевым постам в системе управления и т. д. — что, естественно, верно лишь на самом абстрактном срезе рассмотрения), при том, что продвижение по социальной лестнице (так или иначе ограниченное, впрочем, изначальной клановой или кастовой принадлежностью) определяло комплексное удовлетворение разнообразных индивидуальных запросов, делало невозможным противоположение индивидом себя тотальной власти–собственности. В раннеклассовом обществе человек мог самореализовываться лишь через предзаданные социо–культурные формы по мере приобщения к власти и продвижения по ее ступеням. Это относится не только к чиновникам, жречеству, военным или даже ремесленникам архаических цивилизаций, но и в ничуть не меньшей степени к работникам «творческих сфер» — архитекторам, живописцам и ваятелям, сочинителям художественно или информационно значимых текстов.
37